Светские манеры - Рене Розен

Мы идем дальше. Кошечка глаз не может отвести от позолоченных гирлянд на потолке и от фонтана с бронзовыми украшениями. Пегги просто влюбилась в гобелены, а на Тесси производит сильное впечатление сиенский мрамор – основной элемент интерьера. И когда мы уже начинаем думать, что большего великолепия быть не может, нас слепит блеск стен и потолка бальной залы, отделанных 20-каратным золотом. В этот момент Мэйми Фиш подходит к Альве и, смеясь, говорит:

– Главное – не перестараться, а то все ослепли бы от твоего дома. – Мы уверены, что из уст Мэйми Альва воспринимает эти слова как грандиозный комплимент.

Каролина

Нью-Йорк

1894 г.

После кончины Уильяма миновало восемь месяцев. Стоял морозный январский день, холодные сквозняки выдували из дома тепло. Каролина сидела за письменным столом, занималась текущей корреспонденцией. Вошла Шарлотта. Грея руки у мраморного камина, она объявила, что собирается вернуться в Европу.

Каролина отложила ручку и в недоумении уставилась на дочь.

– Это еще зачем?

– А что мне делать здесь, в Нью-Йорке? – Она плотнее укуталась в шаль. – Митинги я посещать не должна – ни суфражистские, ни какие другие. Я вообще не должна куда-либо ходить, чем-либо заниматься. Я умираю от скуки. Меня сто лет никуда не приглашали – ни на балы, ни на ужины.

– Потому что у тебя траур.

– Не только поэтому. Сама знаешь.

Конечно, Каролина знала. После кончины Уильяма она отправила Шарлотту, против ее воли, к Колману, велев ей умолять его о прощении. Но обманутый муж и слышать ни о чем не желал, и сколько бы денег ни предлагала Каролина, умиротворить его было невозможно. Колман подал на развод, ссылаясь на супружескую неверность и оставление мужа. В результате Шарлотта лишилась опеки над собственными детьми и своей репутации.

– Злая насмешка судьбы, – с горечью рассмеялась Шарлотта, опускаясь в кресло напротив письменного стола Каролины. – Раньше все эти светские мероприятия я терпеть не могла. Вообще не любила на них бывать. А теперь отдала бы что угодно за приглашение хоть на какой-нибудь дурацкий прием.

– Я знаю, тебе сейчас тяжело, – сказала Каролина, – но сбегать никак нельзя. Тем более в период траура. Это лишь даст пищу новым сплетням.

Шарлотта сложила руки на груди, отчего шаль сползла у нее с плеч.

– Ладно, хорошо. Я побуду здесь до окончания траура. Но потом уеду. Вернусь в Англию.

«А как же дети? Если уедешь, ты их никогда больше не увидишь», порывалась возразить Каролина, но она промолчала, утешая себя тем, что, по крайней мере, на этот раз, Шарлотта вернется в Европу не без денег и ей не придется там жить в какой-нибудь дыре. Уильям, хоть и грозился лишить Шарлотту наследства, так на это и не решился. На оглашении его завещания выяснилось, что он оставил Шарлотте особняк на Пятой авеню и 850 тысяч долларов; такую же сумму получили Хелен и Кэрри. Джеку, его единственному наследнику мужского пола, достался весь остальной капитал Уильяма – 50 миллионов долларов.

В камине с треском вспыхнуло полено, выбросив сноп горячих угольков, которые, едва упав на мраморный пол, быстро превратились в пепел. Каролина сердито взглянула на Шарлотту:

– Ты – взрослая женщина. Я не вправе тебе что-либо запретить. Но, пожалуйста, подумай: ведь ты бросаешь собственных детей.

– Я не могу оставаться в Нью-Йорке. Мне необходимо уехать куда-нибудь, где я смогу обо всем этом забыть и начать новую жизнь.

Каролина все еще обсуждала с Шарлоттой ее положение, когда Томас, постучавшись, объявил, что к Каролине пришли гости. Он отступил в сторону, пропуская в комнату Джека и Кэрри.

– Какими судьбами? – начала Каролина. Она искренне обрадовалась приходу детей, но, увидев их лица, выпрямилась в кресле; сердце ее забилось в тревоге.

Кэрри закрыла глаза, плечи ее затряслись. Каролина не поняла, смеется она или плачет. Джек шагнул вперед, положил руку на плечо сестры, как бы говоря: «Давай я».

– Матушка, – начал он, – у нас ужасное известие. – Джек отер глаза и прижал кулак ко рту – точно так же, как делал Уильям, когда у него от волнения сдавливало горло. Джек был бледен. Каролина увидела, что его глаза наполняются слезами, и почувствовала, как у нее по спине пробежал холодок. – Хелен. Она…

– Только не Хелен. – Нет. Не может быть. Ведь они совсем недавно виделись.

– Она умерла.

У нее же была простуда. Обычная простуда. Сильный кашель, только и всего…

– Мы только что от Рузи. Она скончалась сегодня утром.

Услышав это, Каролина стала задыхаться. Почувствовала, что вот-вот упадет, и вцепилась в подлокотники кресла. Поднялся гвалт: все говорили одновременно. Кто-то плакал. Каролина потрогала свою щеку – пальцы остались сухими. Казалось, все это происходит не с ней. Время то ли замерло, то ли, наоборот, потекло так быстро, что его невозможно было ухватить. На ее столе расплывалось черное пятно. Когда это опрокинулась чернильница? Стремясь устранить непорядок, она судорожно выдвигала ящики стола в поисках ветоши, которой, она знала, там никогда и не было. Сосредоточиться удавалось только на одном: чернильное пятно, его надо промокнуть. Но залить чернила обратно в чернильницу было так же невозможно, как и оживить Хелен.

* * *

Весть о кончине Хелен надломила Каролину. В тот день ее едва не хватил удар. Томас и Джек помогли ей добраться до кровати. Она не вставала с постели несколько дней, почти ничего не ела, и способна была думать только о том, что она потеряла еще одного своего ребенка. Это несправедливо, негодовала Каролина. Дети не должны умирать раньше родителей. Кэрри и Шарлотта приходили проведать ее на следующий день и день спустя. Каролина оставалась безутешна.

После смерти Хелен Каролину дни, недели напролет испепеляло доселе неведомое ей чувство гнева. Эмили. Уильям. И вот теперь Хелен. Она была убеждена, что это Господь наказывает ее. Что на ее семье лежит проклятие. Она боялась, что ей суждено повторить страшную судьбу матери, а еще одну потерю, Каролина знала, она не переживет. Два года каждый божий день она облачалась в черное, в скорбные одежды неизбывного горя.

Первая зима, казалось, тянулась бесконечно. Долгие студеные ночи сливались в одну. Спать она не могла, и хотя помнила, что Томас ей читал, в памяти не отложились ни одна из прослушанных книг, ни один персонаж, ни один сюжет. Наступила весна, потом пришло лето, потеплело, дни стали длиннее, и их надо было прожить, прежде чем повторится тот же цикл.

Труднее всего Каролине было смириться с необратимостью смерти. Смерть – это окончательно и неизменно. Близкие ей люди ушли, ушли навсегда. Вспоминая те мрачные дни, Каролина сама не понимала, как ей удалось их пережить. Правда, она и не жила – просто существовала.

Смерть еще одной дочери, разумеется, заставила Каролину переосмыслить свои приоритеты. Жизнь коротка и тленна, и, по большому счету, какая разница, что кто-то ест не той вилкой или подает не то вино? Да, ее дочь Шарлотта развелась с мужем – ну и что с того? Разве лучше было бы, если бы она всю жизнь была несчастной? В конце концов – разве все эти условности имеют хоть какое-то значение? Возможно, Уильям с самого начала был прав: светское общество – это чепуха. А Каролина строго придерживалась его устоев, не могла себе представить, как можно жить по-другому. Но в самые мрачные моменты она невольно задумывалась, знала ли Хелен, что умрет молодой? Ведь сразу после смерти старшей сестры она сказала: «Раз это случилось с Эмили, значит, и меня ждет то же самое».