Смерть на рассвете - Деон Мейер

Тем временем мои соотечественники старались меня вытащить. Жизнь — странная штука. Командир нашей части обожал регби. Потом я узнал, что регби не пользуется популярностью в Советской армии, там больше любят футбол. Но в Саракташе хватало регбистов, из которых сколотили целую команду. В прошлогоднем армейском чемпионате саракташцы заняли второе место. И вот командир части вспомнил, что в ЮАР сильная сборная — «Спрингбок». Он решил, что южноафриканские курсанты сумеют хорошо разогреть его команду перед матчем с прошлогодними чемпионами.

Как вы, наверное, понимаете, из ста двадцати наших ребят в регби кое-как умели играть только цветные. Остальные были чернокожие: коса, зулу, тсвана, сото и венда. Раньше регби считался видом спорта колонизаторов, и мы почти не разбирались в нем. Но наш начальник по «Копью», Мозес Морапе, решил воспользоваться удачным случаем и вытащить меня из тюрьмы. Когда русский командир заговорил о регби, ребята провели индаба — жеребьевку. Жребий вытянул Рюдеван Моса, капский малаец, ярый мусульманин, ненавидевший русских за безбожие. Моса сказал, что играл в сборной Южно-Африканской федерации регби, и вызвался тренировать команду. Обрадовался возможности поставить белых на место.

Морапе пошел на переговоры. Сначала предложил в качестве альтернативы футбол; мы были уверены, что в футбол разобьем русских всухую. Но командир части и слышать ничего не желал. Тогда Морапе сказал: мы согласны играть в регби, если Мпайипели освободят. И еще — южноафриканская команда должна получить такую же форму, как и русские.

«Но Мпайипели — убийца», — возразил командир. Нет, не согласился Морапе, драка была честная. Но командир покачал головой и сказал: правосудие должно свершиться. Тогда, ответил Морапе, ни о каком товарищеском матче не может быть и речи. Переговоры тянулись целых две недели. Наконец командир согласился освободить меня, но при двух условиях. Мы обязаны были победить. Кроме того, Мпайипели тоже должен играть.

— Хорошо, — сказал Морапе.

Я не желал играть в регби ни за что. Заявил, что, чем играть, лучше я вернусь обратно в камеру. Мои начальники знали, как меня убедить. Они предложили мне выбор: либо я играю, либо меня посылают в Замбию, где все оставшееся время я буду служить писарем на складе боеприпасов. Или пусть со мной разбирается советский военный трибунал. Я им всем надоел.

Через два дня назначили первую тренировку. Собрали основной состав и второй состав, игроков отбирали по росту, весу и способностям. На поле, конечно, была полная неразбериха. Мы были как первоклашки, которые собираются вокруг мяча и постоянно бегают и орут. Русские, которые наблюдали за тренировкой, так хохотали, что мы не слышали указаний тренера Мосы. По глупости своей мы не поняли, что три недели — крайне малый срок. Нам отвели роль пушечного мяса.

Но Моса был не дурак. И терпеливо тренировал нас. Всю ночь после первой тренировки мы ломали голову. Меняли стратегию. Решили для начала перебраться в класс для начинающих. Целых четыре дня мы изучали теорию регби на доске, запоминали сложные и запутанные правила, анализировали каждую позицию, запоминали тактику. На пятое утро мы вышли на поле в шесть часов, когда русские солдаты еще спали. Моса нас гонял: форварды с одной стороны, игроки второй линии — с другой, захваты, раки, схватки, пробежки. Мы медленно прорабатывали каждый шаг — сначала буквально «шаг».

Мы стали играть лучше, но все равно никуда не годились; ребятам никак не давалась игра белых. Жаль, что вы не слышали, что они тогда говорили! «На такое способны только буры! Надо же, променяли круглый мяч и две сетки на такую дрянь». Нам все время хотелось вести мяч и бить по нему, а не передавать его друг другу. Казалось, вся наша природа восставала против странной, непонятной игры. Но Моса не терял надежды. И Морапе нас подбадривал. В субботу, за неделю до матча, мы вышли до рассвета, чтобы тайно потренироваться в городке: две чернокожие команды друг против друга на открытом участке земли у реки. Своего рода отборочный матч, в котором должны были выбрать игроков для решающего дня.

Легким тот матч назвать было нельзя. Моса в тот день впервые вышел из себя, всплеснул руками и заявил, что задача непосильная и превратить чернокожих идиотов из фанатов футбола в регбистов просто невозможно. Он вихрем пролетел по полю, упал под большое дерево и закрыл лицо руками. Мы столпились вокруг. На холоде от нас шел пар. Мы понимали, что Моса прав. Не то чтобы мы не старались. Просто… нам что-то мешало. И еще. В глубине души мы не хотели играть. Если заранее знаешь, что тебя побьют, трудно настроиться на позитивный лад.

Морапе подсел к Моса, и они проговорили час, а может, и больше. А потом они вернулись к тому месту, где сидели все остальные, и Морапе произнес речь. Морапе был тсвана. Невысокий, не слишком сильный, с орлиным носом. Он не был особенно умным, но в нем было что-то, из-за чего его слушали. Как мы слушали его в то утро! Ловили каждое слово. Морапе говорил негромко. Сказал, что мы играем не потому, что Мпайипели выпустили из тюрьмы (при этом некоторые злобно покосились на меня). Морапе сказал: мы играем из-за нашей борьбы. Мы должны показать, на что способны, в стране, где к нам плохо относятся, мы должны победить людей, которые заранее считают нас побежденными. Совсем как дома. И вопреки тому, что нам навязывают условия, мы можем победить. Морапе призвал нас задуматься о родине. У белых больше оружия, больше денег, лучше условия жизни. У них передовая техника. По сравнению с нами они находятся в гораздо более выгодном положении. Так неужели мы собираемся сдаться? Если мы сдадимся здесь, в священной России-матушке, мы можем бросить борьбу, потому что мы проиграем, еще не начав. Все дело в силе духа. В боевом настрое. В отваге, сосредоточенности, концентрации. Если мы будем твердо верить в себя и в свою победу, мы обязательно победим!

Спорт, говорил Морапе, — это война для бедных. С теми же самыми принципами. Мы против них. Сплочение против превосходящих сил противника. Солидарность. Тактика, стратегия, командный дух. Спорт, как и война, многому нас учит. Благодаря спорту мы больше узнаем самих себя. Проверяем себя, испытываем свои возможности, закаляем характер, вырабатываем дух коллективизма… Морапе сказал, что не будет нас ругать, если мы проиграем. Поражение случается на войне, поражение случается в спорте, поражение случается в жизни. Но если мы проиграем потому, что не сделаем все, на что способны, значит, мы не те люди, с которыми он хочет пойти на войну. Закончив речь, Морапе встал и зашагал прочь по зеленой траве. Нас он оставил думать.

В понедельник Морапе вывесил список игроков, отобранных на матч с русскими. Меня назначили пятым номером, форвардом второй линии схватки, и у меня затряслись колени. Но я больше не был Тобелой. Моса прозвал меня Крошкой Мпайипели — в честь знаменитого форварда второй линии схватки Крошки Науде. В оставшиеся дни мы тренировались каждый день. Морапе сидел у кромки поля, как молчаливое напоминание о собственных словах, а Моса — десятый номер и тренер — гонял нас до седьмого пота. В четверг привезли форму. Командир базы заказал ее в Москве: зеленую с золотом, с надписью «Спрингбок» на груди.

— Ну вот, теперь вы играете за свою страну, — заметил Морапе.