Стена памяти - Энтони Дорр

Мать приучает себя говорить чуть не шепотом. Будь так добр, пожалуйста-спасибо, мой миленький маленький Котик. Кровать Тома она переносит наверх, в отдельную комнатку, чтобы ни яркого света, ни громких звуков. Утром приносит ему стакан пахты, потом указывает на метлу или стальную мочалку. И тихим голосом напутствует: Только не напрягайся. Он чистит угольную печь, подметает мраморное крыльцо. Иногда от работы отрывается, смотрит, как, важно выступая, спускается по лестнице самый старший из постояльцев, пятидесятилетний мистер Уимз: по случаю холода натянув на голову капюшон, шагает к шахте, где войдет в клеть подъемника и спустится под землю на глубину тысячи футов. Том представляет себе этот спуск: редкие и тусклые огоньки набегают и удаляются, вверху гудят и громыхают тросы, а рядом, в той же клети, теснятся еще человек шесть других шахтеров, каждый со своими собственными заботами – заботами настоящих мужчин. Они опускаются под землю в город под городом, где уже стоят в ожидании мулы и горят керосиновые фонари на стенах блистающих залов из соли, бесконечными галереями простирающихся дальше, туда, куда не достает свет даже самого дальнего фонаря.

Шестнадцать, думает Том. Если повезет – восемнадцать.

Школа представляет собой трехкомнатный сарай, кишащий отпрысками шахтеров-соледобытчиков, углекопов и монтажников металлоконструкций. Ирландцев, поляков, армян. Матери школьный двор кажется тысячей акров кромешного ада. Не бегай, не дерись, шепчет она. От игр тоже лучше воздержаться. В первый день она забирает его из класса через час. Ш-ш-ш, предваряет она его возражения и обвивает руками, как канатами.

Начальные классы Том то посещает, то нет. Иногда она не пускает его в школу целыми неделями. К десяти годам он неуспевающий по всем предметам. Я стараюсь, виновато оправдывается он, но буквы со страниц разлетаются и бьются об оконное стекло, как снежинки. Тупица, говорят о нем мальчишки, и Том с этим, в общем-то, даже согласен.

Том подметает, моет, драит крыльцо пемзой дюйм за дюймом. Медленно, как патока в январе, комментирует это мистер Уимз, но при этом подмигивает.

Каждый день, ежечасно и ежесекундно в дом лезет соль. Покрывает коркой раковины, откладывается в щелях под плинтусами. С постояльцев она тоже так и сыплется – из ушей, башмаков, с носовых платков. Поблескивающими полосками ложится вдоль морщинок на простынях: этакие каждодневные уроки коварства.

Начинать с краю, потом отскабливать середину. Постельное белье по четвергам. По пятницам туалеты.

Но вот ему двенадцать; миссис Фредерикс начинает задавать ученикам доклады. Руби Хорнэди вызывают шестой. У Руби вместо волос огонь, вместо дня рождения Рождество и пьяница вместо папы. Из девочек только она и еще одна добираются до четвертого класса.

Сама не своя от ужаса, она читает заготовленный дома доклад. Если вы думаете, что озеро большое, вам надо видеть океан. Океан покрывает три четверти поверхности Земли. И это только его поверхность. Кто-то бросает в нее карандаш. Складки у Руби на лбу углубляются. Наземные животные живут на суше – на ее поверхности или на деревьях. Это крысы, и черви, и чайки, и прочие. А вот морские животные живут везде – в волнах прибоя, и в толще воды, и даже в каньонах на глубине шести с половиной миль.

Она пускает по рядам красную книжку. В книжке колонки текста перемежаются цветными фотографиями, от которых сердце у Тома колотится так, что закладывает уши. Круговерть зубастых рыбешек. Царство пурпурных кораллов. Пять оранжевых морских звезд, прилепившихся к скале.

Руби продолжает: В Детройте когда-то росли пальмы, были кораллы и ракушки. Детройт был морем глубиной в три мили.

Миссис Фредерикс спрашивает: Руби, где ты раздобыла эту книжку? Но к тому времени Том уже едва дышит. Перед его глазами прозрачные цветы с ядовитыми щупальцами, устричные банки и розовые шары с тысячей иголок на спинах. Он пытается спросить: Это что, все взаправду? – но с его губ срываются искрящиеся пузырьки и всплывают, улетая к потолку. Он падает, и парта падает вместе с ним.

Врач говорит, что Тому лучше в школу не ходить, мать соглашается. Сиди дома, говорит доктор. Если чувствуешь, что волнуешься, пробуй думать о чем-нибудь грустном. Мать разрешает ему спускаться вниз, только чтобы поесть или поработать. Все остальное время сиди в своей комнатушке. Нам надо быть осторожнее, Котик, шепчет она, возлагая ладонь ему на лоб.

Долгими часами Том сидит на полу рядом со своей кроватью, вновь и вновь складывая из затейливых кусочков одну и ту же головоломку – швейцарское шале. Пятьсот кусочков, девяти не хватает. Иногда мистер Уимз читает Тому приключенческие романы. В соляных копях прокладывают новую штольню, и в паузах между словами мистера Уимза Том чувствует, как взрывы, пробиваясь сквозь тысячу футов камня, выходят наружу и сотрясают хрупкий насос у него в груди.

Он скучает, ему не хватает школы. Не хватает неба. Не хватает всего на свете. Когда мистер Уимз в шахте, а мать на первом этаже, Том все чаще, прокравшись по коридору, отводит штору и прижимается лбом к стеклу. Дети бегают по снежным тропкам, окна литейного цеха горят огнями, вагоны поезда катятся под поднятым над путями трубопроводом. Группами по шесть человек шахтеры появляются из ворот шахтного копра, вытаскивают из комбинезонов пачки сигарет, чиркают спичками и отряхиваются на вечернем ветерке, вроде каких-нибудь засыпанных солью насекомых, тогда как другие фигуры, потемнее, – шахтеры второй смены, – переминаясь на холоде с ноги на ногу, ждут за воротами своей очереди в клеть и туда, в подземелье.

Временами ему снится море, волны и кораллы, стаи груперов, снующие между ними, и уходящие в глубь столбы света. Снится Руби Хорнэди: будто бы она отворяет дверь и входит к нему в комнату. Она в медном водолазном шлеме; наклоняется над его кроватью, и окошко шлема оказывается в дюйме от его лица.

Он вскакивает, как подброшенный. В паху все вздыблено. Он думает: Мне грустно, грустно, грустно.

Однажды в дождливое воскресенье звонит звонок. Том открывает дверь, а там Руби Хорнэди, стоит на крыльце под дождем.

Привет. Том десять раз моргает. На дороге лужи, на лужах тысяча пересекающихся окружностей от дождевых капель. Руби показывает ему банку, в ней на дюйм воды, а в воде дрыгаются шесть черных головастиков.

Мне показалось, тебя интересуют обитатели глубин.

Том пытается ответить, но язык не слушается: через открытую дверь нахлынуло небо – ни выдохнуть, ни вдохнуть.

Ты ведь не будешь больше падать в обморок, да?

Тяжело топая, в прихожую спускается мистер Уимз. Господи, Том, она же промокла как мышь, ты должен пригласить даму в дом.

Руби стоит, с нее капает на плитки пола. Мистер Уимз ухмыляется. Том бормочет: Сердце…

Руби протягивает банку. Хочешь – возьми. Они скоро превратятся в лягушат. На ее ресницах блестят капельки. Промокшая под дождем рубашка липнет к ключицам. Ну, это будет ценность, говорит мистер Уимз. Тычет Тома в спину: Правда же, Том?