Каждый второй уик-энд - Эбигейл Джонсон

Грег справился бы с этим играючи.

Я снова посмотрел на Джереми. Ухмылка исчезла. Я встретил его умоляющий взгляд, пока стоял перед отцом. Нам это нужно. Им это нужно. Одно слово.

– Привет.

Я никогда не думал, что слово может причинить физическую боль, но теперь убедился в этом. Оно так процарапало мои внутренности, что каждый последующий вдох давался мне с трудом. Но я это сделал. Джереми отпустило, и он тут же взялся за дело, взваливая на себя бремя разговора, выручая и меня, и отца, который выглядел одинаково ошеломленным как моим приветствием, так и нашим неожиданным приездом.

Увидев папу, я поверил тому, что говорил о нем Джереми, и это заставило меня осознать то, чего я раньше не замечал. Отец выглядел неважно; просто он более умело, чем мама, скрывал свою боль. Но в тот день он не успел замаскировать воспаленные от слез глаза или спрятать фотографии, которые рассматривал.

После этого все стало намного проще.

Он обнял Джереми и заметался взглядом между нами.

– Нет, конечно, я рад, что вы здесь. Я просто не ожидал, что вы приедете.

Это было очевидно, судя по пальто на нем и ключам в руке.

– Если ты собираешься съездить за едой, я не откажусь перекусить. – Джереми посмотрел на меня, ожидая поддержки, и, хотя мне это далось с таким же трудом, как и приветствие, я кивнул:

– «Еда» звучит неплохо.

Отец выглядел страдальцем. Он то и дело поглядывал на дверь, потом снова на нас.

– Да, я собирался поесть… потом.

Что-то мерзкое шевельнулось у меня в животе, и все мое тело сжалось.

– У него свидание. – Я выплюнул эти слова ему в лицо, и Джереми посмотрел на него почти с таким же отвращением, прежде чем отец начал сыпать оправданиями:

– Что? Нет. Никогда.

Но я ему не поверил, и Джереми тоже не спешил вставать на его защиту.

– Я собирался в одно место и… – Его лицо слегка перекосило. – Слушайте, а пойдемте вместе, хорошо? Я вам покажу.

Мы с Джереми заколебались, но, когда отец вышел в коридор, брат выразительно посмотрел на меня, и мы последовали за ним.

– Церковь? – Джереми сдвинул брови, когда мы поднимались по ступенькам к большому старому зданию из красного кирпича в византийском стиле с табличкой «Десятая пресвитерианская церковь»[35]. Мы с братом обменялись хмурыми взглядами. Церковь не была чем-то новым для нашей семьи. Мы с Джереми каждое воскресенье, которое проводили с мамой, ходили в ту же церковь, где нас крестили. С отцом, в его выходные, мы еще ни разу не посещали воскресную службу – как сказал отец, он все еще пытался найти правильную церковь, – хотя я никогда не видел, чтобы он искал. Если он все-таки нашел подходящий вариант, почему было просто не сказать об этом? Зачем тащить нас на улицу в такой холод и когда уже почти ночь на дворе?

Папа прошел вперед и открыл одну из дверей, чтобы мы могли войти.

Нам открылось впечатляющее зрелище: массивные мраморные колонны, витражные окна от пола до потолка, бесконечные ряды резных деревянных скамей как на первом этаже, так и на балконах, что тянулись вдоль стен святилища. В здании никого не оказалось.

Отец провел нас вниз по узкой крутой лестнице и через холл, который разветвлялся в нескольких направлениях, мы остановились перед последней комнатой слева. Внутри, в центре комнаты, в круге стульев расположилась группа людей.

Я знал, что это такое, хотя никогда раньше не посещал этих собраний. Группа поддержки.

Папа поздоровался с некоторыми из присутствующих и представил Джереми и меня как своих сыновей, а потом велел нам принести еще складных стульев. Джереми сразу же ринулся за ними, и люди начали отодвигать свои стулья, освобождая нам место, но я остался стоять в дверях. Я вздрогнул, когда отец положил руку мне на плечо.

– Ладно. – Он быстро отдернул руку. – Хорошо. Ну, вот сюда я и собирался. – Папа опустил голову, понизив голос. – Все эти люди тоже кого-то потеряли.

Мое лицо горело, и мне казалось, что мне не хватает воздуха. Я закрыл глаза, не желая видеть их лица.

– И давно это? – вырвалось у меня. Я никак не мог понять, что именно меня беспокоит. Тот факт, что он состоял в группе поддержки, или то, что он не сказал нам об этом.

– Давно, – ответил он. – Сначала ходил еще там, дома, а потом, когда переехал, нашел эту группу.

Я сделал шаг назад, отступая в холл:

– А мама знает?

Отец держал руки в карманах пальто, и казалось, что он держится из последних сил.

– Я хотел, чтобы она тоже ходила, но она… – Он покачал головой. – Мне нужно было выплеснуть свою боль, поговорить о том, что произошло, о том, каково это – потерять сына. – Его глаза увлажнились, но он слегка рассмеялся. – Иногда мне хочется поговорить о тех глупостях, которые он совершал, о том, как… – смех сменился хрипом так же внезапно, как начался, – …мне хочется, чтобы он все еще был здесь, с нами, чтобы продолжал творить добро. Мне нужно поговорить о том, как я злюсь на Бога за то, что Он забрал у меня сына, и в то же время поблагодарить Его за все те годы, что мы были вместе. Я знаю, что твоя мама тоже нуждается в такой поддержке, и жаль, что… – Его голос дрогнул, и мы оба знали, что он не сможет закончить фразу.

Мой подбородок задрожал, но я смог совладать с собой. Однако, когда отец сделал шаг в мою сторону, я отступил дальше в коридор.

На могиле Грега он просил маму прийти сюда вместе с ним. Я понял это. Она сказала «нет». И вот он стоял передо мной и молча задавал мне тот же самый вопрос.

Я не знал, что делать, и отец не стал принуждать меня. Он вернулся в комнату и занял одно из двух свободных мест рядом с Джереми, а я остался стоять в коридоре.

Я слушал их разговоры, полные слез истории и слезливый смех, пробирающий меня до самых кишок.

Джереми ничего не говорил, но папа рассказал историю о Греге, которую я никогда не слышал, – о том, как однажды, во время грозы, он помочился в кошачий лоток, потому что мама принимала душ в единственной функционирующей ванной комнате. Грег так гордился своей находчивостью, что даже похвастался перед папой, не понимая, что после этого кошки станут – и стали-таки – мочиться везде, кроме лотка.

Мы с папой и Джереми рассмеялись, но я знал, что мама этого бы не сделала. Она бы заплакала, потому что все еще держала свое горе так крепко, что ни одно из ее – или наших – воспоминаний не приносило ей радости.

Мы вернулись в папину квартиру, и Джереми не стал угрожать мне мертвым захватом, когда я сказал, что нам пора домой. Вместо этого он еле заметно улыбнулся мне и кивнул.

Я не обнял отца, но сказал одно слово. Без всякого побуждения или угрозы физической расправы со стороны моего брата.