Белый Шанхай - Эльвира Барякина

Феликс напряженно следил за стоявшими на трибуне. Что, если опять плюнут в лицо? Да ничего, утремся.

Командующий решил не раздувать скандал и отправил автомобиль за российским флагом.

– Он обещал, что все будет, – сказал, вернувшись, полковник Езерский, бледный от гнева.

Прибыл британский адмирал со свитой. Запели сигнальные рожки.

Где флаг? Где они найдут его сейчас?

Адмирал поднялся на трибуну и заговорил о доблести союзников:

– Мы понесли тяжелейшие потери… Потомки никогда не забудут славных подвигов…

Где флаг?

Наконец к памятнику подбежал взмыленный адъютант со свертком в руках, заметался, выискивая свободный флагшток.

– Что ж он без всяких церемоний, как будто это тряпка какая… – стонал Марухин.

Свободного флагштока не было, и адъютант велел повесить русский триколор под пятицветным китайским флагом. Огромное полотнище заплескалось на ветру.

Кадеты молчали.

– А наш-то флаг самый большой, – проговорил Феликс. – И вроде шелковый. Небось побежали в лавку на Нанкин-роуд да приказали сшить. Теперь хозяин счет пришлет на имя командующего.

Кадеты кривили губы, стараясь не смеяться.

Оркестры по очереди заиграли гимны. Издалека – от крепости Усун – донесся залп пушек.

– Церемониальным маршем… Равнение напра-а-аво… Первый Сибирский кадетский корпус… Первая рота… Первый взвод… Шагом марш!

Феликс шел, высоко подняв голову. Да, парад… В этом параде все, как в зеркале, отразилось: они о нас не помнят и приглашают только ради приличия. А мы над ними потешаемся.

Китайские солдаты долго выспрашивали у домохозяина, куда делся Клим Рогов. Потом ворвались к Аде:

– Где он?

Ада на них наорала. Потом сама не могла понять – как мужества хватило? Спросонья не поняла, что они и избить, и пристрелить могли.

– Пошли вон! Я мистеру Уайеру нажалуюсь! Я гувернантка его внучки!

Солдаты ничего не поняли, но Митя им перевел и что-то от себя добавил. Они ушли, стуча каблуками.

– Я рад, что эти люди никому не сделали зла, – сказал Митя. – Я буду молиться за тебя и за Клима.

Только когда он исчез, до Ады дошло – Митька забрался к ней в комнату, пока она спала. Как? Ведь люк был закрыт!

Ада осталась одна – хозяйкой четырех стен, самовара и горшка за занавеской. Первые дни ждала, что Клим вернется, потом все переделала в комнате по-своему, вымыла пол, поставила в стакан три белые гортензии.

Небо за окном наливалось чернильной синевой, потом гасло, но Ада долго не ложилась спать. Ей было одиноко: в комнате не хватало еще одного дыхания.

Куда Клим делся? Во что-то вляпался и удрал, не захватив ни вещей, ни денег, спрятанных под циновкой? На всякий случай Ада убрала их к себе, а то мало ли?.. Или он ушел к своей Нине Васильевне? Мог бы предупредить, чтобы его не ждали.

А если он шею где-нибудь свернул, это совсем плохо… Ада надеялась поговорить с его женой насчет паспорта. Может, зайти к ней и спросить? Ой, нет, страшно. Она злая.

У Нины было предчувствие, что на Клима нельзя надеяться. А ведь тогда, в лавке мебельщика, ей показалось, что все может встать на свои места. Но Клим наобещал с три короба и исчез. Даже Катя номер два теперь не интересовала его.

Нина отправила шофера в «Дом надежды». Хозяин сказал: «Мастер Клим ушел, я ничего не знаю, отстаньте». Ну что ж… Обойдемся своими силами.

Отец Николя не удивился, когда Нина рассказала ему о своем предложении. Свет из окна падал на его длинное, чисто выбритое лицо с крупным носом и высоким лбом. Широкие седые брови слегка поднимались у переносицы, и это придавало ему трагическое выражение.

– Я могу посмотреть на предметы, о которых вы говорите?

Нина положила на стол тяжелый сверток, развернула бумагу и подала отцу Николя зуб мамонта с тонкой резьбой.

Иезуит долго рассматривал его через лупу.

– У вас есть опись коллекции?

– Да.

Он не торопясь прочитал все десять листов.

– Я должен посоветоваться с братьями. Вы сами понимаете, дело непростое. Но если остальные артефакты под стать этому, то, возможно, мы придем к соглашению.

Два дня Нина жила как в угаре: что решат иезуиты? Пойдут на сделку? Откажутся? Или уведомят власти?

На третий день отец Николя позвонил:

– Мы можем принять ваш дар. Приходите – обсудим условия.

Он сводил Нину в мастерские: там, в небольших светлых комнатах, пропахших красками, трудились десятки молодых художников-китайцев. Только часть из них занималась изображением святых. Многие рисовали эскизы вывесок, виньетки к меню и киноафиши.

Отец Николя заметил Нинин недоуменный взгляд:

– Содержание сиротских приютов, школ и больниц – это огромные расходы. Мы должны зарабатывать деньги всеми доступными для христиан средствами.

Отец Николя разрешил Нине выбрать пятерых художников.

– Они будут работать на вас в течение года без оплаты – в счет нашей договоренности.

Она кивнула:

– А как насчет типографии?

– Будет и типография. Мы подпишем контракт.

В мастерскую вошел невысокий кривоногий китаец, явно старше всех остальных. Нина сначала подумала, что это начальник, но тот, как и все, встал к мольберту. Она посмотрела на его холст: на картине (почти законченной) был изображен китайский генерал – как живой!

– Что это за художник? – шепотом спросила Нина у отца Николя.

– Его имя Го. Он взял у нас крупную сумму и оставил в залог дом своих родителей. Денег у него нет, поэтому нам приходится подыскивать ему заказы, чтобы он мог отработать долг.

– Отдайте мне его, и мы будем в расчете, – сказала Нина.

– Согласен.

Оставалось самое сложное – найти моделей.

Давать объявление в китайских газетах Нина побоялась: прибегут неумехи, надеющиеся неизвестно на что, – только зря время потратишь. Олман посоветовал ей поговорить с Хуа Бинбин, актрисой.

– Она вращается в богемных кругах и знает многих симпатичных девушек: певиц, танцовщиц и прочих.

Нина вспомнила молодую китаянку, на которую ей указала торговка календарями.

– Она хотела сниматься в голливудском фильме? Я видела, как она направлялась к вам в контору.

Олман покачал головой: