Сказки старого Вильнюса IV - Макс Фрай

– Я бы тоже, наверное, не смогла, – кивнула женщина. И достала из пачки еще одну сигарету. Для себя.

Потом то ли говорил – долго, путано, взахлеб, перескакивая с одного на другое – то ли молчал и снова плакал, иногда во сне хрен поймешь, говоришь ты или просто рыдаешь взахлеб, как безрассудный младенец, не знающий ни прошлого, ни будущего, а только одно бесконечно длящееся сейчас, которое – боль. Даже если сон наяву, все равно хрен поймешь. Но говорил ли, молчал ли, рыдал, совершенно неважно, потому что хорошо, слишком хорошо знал, что говорит, молчит и рыдает о Люське и сыне, которого так и не успел полюбить, только хотел, собирался, примеривался, мечтал о тех временах, когда все наконец получится, но от этого сейчас не легче, а почему-то еще тяжелее, как будто мертвому мальчишке зачем-нибудь может понадобиться любовь, а ее по-прежнему нет.

– У вас нет специального образования, – вдруг подал голос седой полицейский. – Вы просто не могли знать, что все эти внезапные перепады настроения бывают настолько опасны. Плачет без повода, смеется не к месту, швыряет на пол тарелки, не спит среди ночи, не может встать днем, уговаривает никуда не ездить, не ходить на работу, вообще ни ногой из дома, не оставлять ее одну ни за что, никогда, и тут же требует уйти немедленно, вот прямо сейчас, глаза бы не видели, не вздумай возвращаться… эй, куда ты пошел?! Принято считать, что это просто капризы, от женщин, особенно молодых матерей нынче чего-то подобного только и ждут, думают, такова для них норма – довольно глупо, но факт. Конечно, вы поехали в командировку. Любой на вашем месте поехал бы. И ездят, и ничего страшного не случается, да и с чего бы случаться страшному просто так, практически на ровном месте. Нет в этом деле никакой вашей вины. Просто не повезло.

Сказал зачем-то:

– Все равно не могу с этим жить. А вы смогли бы?

– Пока не попробуешь, не узнаешь, – пожал плечами седой. – Впрочем, скорее да, чем нет. Но я вам не указ. И не пример. Хотите кофе?

И протянул свой термос.

Собирался отказаться, но взял и сделал глоток. Хороший там был кофе, горячий, очень крепкий, неожиданно сладкий, как будто Люська делала, только она знала, что без сахара кофе кажется ему невкусным, остальным почему-то стеснялся в этом признаться и даже в кафе не решался добавить его у всех на глазах, хотя кому какое дело до чужих пристрастий, это и сам понимал.

– Если захотите, можете выпить все, – сказал полицейский. И спросил свою напарницу:

– Как там река?

Та встала, подошла к самой воде, присела на корточки, некоторое время возилась, наконец звонко сказала:

– Уже почти. Еще пару минут буквально.

Вернулась, села рядом, ответила вслух на невысказанный вопрос.

– Всякая река иногда Амелес.

– Что?

– То же самое, что Лета. Амелес по звучанию чуть ближе к подлинному имени; впрочем, неважно. Река Забвения, вот я о чем.

– Что?!

– Всякая река может стать Рекой Забвения, – повторила она. – Главное – правильно угадать момент. Нам-то повезло, здесь неподалеку живет Ангел Смерти. Очень любит наш город; вообще-то, ангелы если и сходят на землю, предпочитают селиться у моря, а этот почему-то выбрал нас. Впрочем, неважно. Важно другое: он живет совсем рядом и летом часто купается по ночам. Когда он проводит в воде достаточно много времени, ее свойства ненадолго изменяются, что для нас, честно говоря, истинное спасение, иначе намаялись бы мы с наваждениями вроде вашего, уничтожать их надо окончательно и бесповоротно, а не в кулаке носить. Да и невозможно бесконечно таскать эту дрянь за собой, так никаких нервов не хватит. Мой коллега, можно сказать, железный, один из немногих, кто способен подолгу справляться с подобными штуками, но сами видите – уже совершенно седой, а ведь ему едва за пятьдесят.

Слушал ее, изумляясь милосердно причудливой логике своего сновидения. Хлоп – и на смену невыносимым воспоминаниям снова пришел утешительный морок. И вот мы уже всерьез обсуждаем пристрастия Ангела Смерти и методику уничтожения наваждений, и я так понимающе, сочувственно киваю: никаких нервов не хватит, действительно, рассказывайте дальше, коллега, что вы с этим делаете, может и мне пригодится когда-нибудь, в каком-нибудь будущем сне.

Хотя откуда бы ему взяться – будущему?

Смешно.

* * *

Седой полицейский поднялся и поманил его за собой.

– Вы должны на это посмотреть.

Совсем не хотел вставать; в отсутствие душевного покоя поневоле начинаешь ценить физический, всякую возможность подолгу неподвижно лежать, или сидеть – вот как сейчас. И не беда, что трава сырая, а земля под ней по-осеннему холодна.

Но встал, конечно, куда деваться.

Подошли к воде, полицейский присел на корточки, разжал кулак, где по-прежнему тусклым желтым светом мерцало кафе и суетились крошечные фигурки его обитателей. Поднес ладонь к самому его лицу – дескать, полюбуйся еще раз, что натворил. А потом опустил ее в воду, и все исчезло. Не растаяло, как сахар, не стало прозрачным, не соскользнуло в реку, не уплыло, а просто исчезло. Раз – и все.

Спросил:

– А если я?..

Осекся, не зная, как выговорить то, что собрался, но седой полицейский понял и так.

– Нет, вы не растворитесь, – сказал он. – Все-таки не выдумка, не наваждение, живой человек. Вам не надо ложиться в воду, достаточно пить.

– И тогда я все забуду?

– Возможно. Говорят, бывает и так. Есть смысл попробовать. Главное – пить, не жалея себя, как можно больше, плюясь и давясь, если стошнит, тоже не страшно, главное – не останавливаться, продолжать. И тогда…

Умолк. Подумал. Наконец, сказал:

– Возможно, вообще ничего не случится. А возможно, вы забудете события последних дней. Или лет. Или не события, а только собственное имя и адрес, но это как раз не беда, не бойтесь, мы будем рядом, для того и нужна полиция, чтобы улаживать подобные вещи, отводить в гостиницу, помогать искать документы, если понадобится, вызывать врача. А возможно, вы не забудете ничего, кроме единственного дня своей жизни – например, позавчерашнего, или того, когда вам было четырнадцать лет, и вы впервые всерьез поссорились с отцом, но к вечеру помирились. Или, скажем, разучитесь водить автомобиль, гладить рубашки или даже читать. Чего только не бывает. Форменная лотерея эта наша река. А порой, говорят, случается так, что человек, достаточно безрассудный и упрямый, чтобы захлебнуться горькой речной водой, исчезает совсем, не оставляя по себе на полотне жизни ничего – ни дыры, ни шва, скрепляющего его края, ни тени, ни пятна, ни намека, и даже мы с коллегой не сможем вспомнить, зачем пришли к реке в самый разгар дежурства – неужели только для того, чтобы съесть наконец успевшие зачерстветь пирожки?