Люблю тебя врагам назло - Татьяна Никандрова

Не дожидаясь его ответа, я рухнула на колени, продолжая реветь и до боли в ладонях сжимать кулаки. "Помоги ему, помоги!" — повторяла я, как заведенная.

— Прекрати! — отец вскочил с кресла и резким движением поднял меня обратно на ноги.

Он заглянул в мое лицо и немного смягчился.

— Сядь, дорогая, — папа подвел меня к темно-коричневому кожаному дивану, усадил на него и сам опустился рядом. — Успокойся, хорошо? Если ты хочешь вести конструктивные переговоры, то должна научиться владеть своими эмоциями.

— Да, хорошо, — тихо отозвалась я.

— Алиса, вот, что я могу тебе предложить. Как я говорил ранее, дать тебе добро на отношения с ним не могу. Но я действительно могу помочь парню избежать тюрьмы, — отец поднял на меня глаза. — Давай договоримся так. С Калашникова снимут все обвинения. Он спокойно сдаст экзамены и уедет в Москву, как и планировал. У него все будет хорошо. Но при одном условии: без тебя. Ты дашь мне слово, ты поклянешься, что разорвешь ваши отношения. После твоих экзаменов, мы всей семьей отдохнем в Италии, а потом ты поедешь учиться в Англию.

— Чегооо? — я отвесила челюсть. — Какую еще Англию, папа? Мы никогда об этом не говорили!

— Ну а теперь говорим. А что? Английский у тебя превосходный, я беседовал с твоим репетитором. Она сказала, ты потянешь.

— Но я не хочу уезжать! Я хочу учиться в России! Планировала поступать в Москву на журналистику или филологию…

— Дочь, — папа был хладнокровен. — Я не намерен торговаться. Я озвучил свое предложение. Ты вправе его принять и вправе отказаться. Решай.

Я молчала. Бегала глазами по кабинету и отчаянно пыталась придумать другой выход. Но его не было.

Независимо от того, какой бы вариант я не выбрала, будущее с Калашниковым мне не светило. Либо он лишится свободы на долгие годы, либо я уеду из России. Третьего не дано.

Ярослав

Ты моя… И не моя…

Разве так бывает?

Понимаю, что люблю,

Но уже теряю.

Обращаюсь к небесам:

"Помоги мне, Боже!

Как вернуть ее себе?

Знаю, ты все можешь!"

Я проторчал в обезьяннике почти два дня и за это время успел смириться с тем, что все пошло прахом. Не видать мне ни Алисы, задувающей вместе со мной свечи на День рождения, ни Москвы, ни работы в "IGM", ни всего того, о чем я мечтал последние полгода.

Мне не повезло, что этот тупой мажор запомнил мое лицо. Наверное, надо было скрыться за банданой или чем-нибудь в этом роде. Но, честно говоря, я хотел, чтобы он меня видел, чтобы понимал, ЗА ЧТО я бью его смазливой рожей об асфальт.

Я выцепил этого ублюдка после клуба, когда он шел к своей тачке, намереваясь сесть за руль. Думаю, он был бухой или накуренный, потому что его координация была нарушена, и он почти не сопротивлялся.

Скулил, как раненная псина, пытаясь прикрыть лицо от моих ударов, и выглядел до омерзения жалким. Но мысль о том, что гаденыш обидел мою Алису, заставляла дубасить его с тройной силой. Когда он вырубился, я взбесился еще больше.

— Какого хрена?! Вставай, падла! — орал я, разочарованно сотрясая его размякшее тело.

Мне хотелось видеть его мучения, наблюдать за страхом и отчаянием на его лице, а он взял и отключился! Я пару раз пнул мерзавца, лежащего на земле, и уже хотел сматываться, однако мой взгляд остановился на его шикарной белой тачке.

Я огляделся и увидел какой-то корявый кусок трубы, валявшийся неподалеку. Я приблизился, поднял его с земли и осмотрел. "То, что нужно!" — удовлетворенно подумал я.

Затем я с нажимом провел острым краем своей находки по кузову машины, оставляя глубокую царапину на ней. Я испытывал какое-то злорадное упоение, когда портил дорогую тачку этого урода. Исполосовав автомобиль по периметру, я удовлетворенно оценил урон, который нанес. В завершение своей мести я с размаху ударил по боковому зеркалу трубой и снес его.

Машина взорвалась противным протяжным воем, сработала сигнализация. Решив, что на этом, пожалуй, все, я решил сделать ноги, однако слегка замешкался. Друганы мерзавца, валявшегося на земле, почуяли неладное, подлетели к тачке и заметили меня.

Завязалась небольшая потасовка, ничего серьезного. Парни были пьяные и двигались как сонные мухи. Я пару раз двинул кому-то в челюсть и свалил. И все было бы неплохо, если б один из этих придурков не съездил мне в глаз кулаком.

Это вышло случайно и я почти не почувствовал боли, однако очень боялся, что будет фингал. Ведь, увидев его, Алиса могла что-то заподозрить. К сожалению, на утро я понял, что мои опасения оправдались. "Фонарь" был здоровый, сине-лиловый и смотрелся довольно жутко.

Из-за этого мне пришлось наврать Алисе про грипп и отсиживаться у себя до тех пор, пока "финик" под глазом не прошел.

Но, к несчастью, скрыть от Алисы факт моей стычки с ее бывшим так и не удалось. Негодяй накатал на меня "заяву".

Впоследствии я понял, что мне шьют дело о грабеже, разбое и прочей подобной фигне. В тот момент я осознал, что влип. Охреневший мажор не просто хотел проучить меня, он решил сломать мне жизнь. У него были связи и бабки. У меня — ничего.

Я даже не сомневался в том, что у него получится осуществить свое гнилое намерение. У меня просто не было шансов: ни денег на адвоката, не семьи. Из изолятора временного содержания, меня переведут в СИЗО, осудят и отправят на зону. И все будут говорить: "Ну а чего тут удивляться? Он же детдомовец! Они все будущие уголовники".

Тогда впервые в жизни мне захотелось сдохнуть. Меня захлестнула какая-то тупая детская обида на этот сраную жестокую жизнь. Я матерился и сбивал кулаки о бетонную стену, терзаясь от собственного бессилия.

Я так хотел жить по-другому. Так хотел доказать Алисе, что я ее достоин. Хотел, чтобы этот гребанный мир засунул наконец свое мнение обо мне в жопу и заткнулся! Я мечтал добиться успеха и проорать всем сволочам в лицо: "Я жив! Здоров! Богат и счастлив! Не алкоголик, не торчок, не зэк! Выкусите, твари!" Но, кажется, моим мечтам так никогда и не суждено будет сбыться.

Когда менты уводили меня из школы, единственное, что я запомнил — это ее глаза. Янтарные глаза моей девочки. В них были любовь и тревога. И тогда мне стало страшно: "А вдруг я больше ее не увижу?"

Когда я сел в машину, к горлу подступил ком, и мне с трудом удавалось сдерживать слезы. Не от того, что мне двинули в нос, как это было раньше, а потому, что в сердце образовалась черная дыра. В ней исчезали мои надежды на совместное будущее с Алисой.

Под конец вторых суток я сломался. Гнев сменился апатией. Я сидел в камере, глядя в одну точку и чувствовал, что во мне медленно, но верно умирает желание жить.