Летняя королева - Элизабет Чедвик

Появился Робер де Дрё, с разбитым в щепки щитом, на хромом израненном коне. С ним был Амадей де Мориен, измученный и сильно постаревший.

– Мы не смогли найти короля, – объявил он дрожащим голосом, – а турки и местные заполонили всю гору, грабили и убивали.

Алиенора восприняла новость как удар, но после первого потрясения тряхнула головой. Людовик не был лучшим командиром в мире, но, если дело касалось умения сражаться в бедственной ситуации и чистого везения, ему не было равных.

– Да хранит его Господь. И всех нас тоже. – Робер перекрестился.

Он дрожал, а глаза расширились и потемнели. Если Людовик не вернется, то Робер, здесь и сейчас, станет королем Франции. В воздухе нависло тягостное напряжение. Королева знала, насколько амбициозен Робер, и уже заметила, как люди поглядывают в его сторону, решая для себя, не опуститься ли первыми перед ним на колени и принести присягу.

Если Людовик погиб, значит она больше не королева Франции. Эту ношу вместо нее понесет жена Робера, Арвиза. Тогда она сможет вернуться в Аквитанию с дочерью и на этот раз выйти замуж по своему выбору. Перед ней словно приоткрылась тюремная дверь, но она не позволяла себе об этом думать и отогнала от себя эту мысль.

Отставшие солдаты продолжали прибывать. Охранники свирепствовали, допрашивали каждого, опасаясь, как бы турки не окружили лагерь под прикрытием темноты. Облачность по эту сторону горы была не такой густой, и звезды той горестной ночью сияли, как кусочки хрусталя.

Алиенора сидела на корточках рядом с раненым рыцарем и говорила ему утешительные слова, когда раздался громкий крик: «Король, король нашелся! Хвала Господу, хвала Господу!» Она поднялась, плотнее завернувшись в накидку, широко раскрыв глаза. Ее терзали надежда и страх. Королева ожидала, что он выживет, но в глубине души не исключала и другой возможности. Алиенора поспешила на крики, но тут же резко остановилась, увидев Людовика, грязного, ободранного, в крови: он покачивался на широко расставленных ногах, а перед ним на коленях, с опущенной головой, стояли Жоффруа де Ранкон и Амадей де Мориен.

– Где вы были? – сурово спросил Людовик. – Вы во всем виноваты. Уехали прочь, заботясь о собственном благополучии. Спрятались, как трусы, а меня и моих людей бросили умирать. Де Варенн, де Бретёй, де Бюлла… их зарубили у меня на глазах. Это предательство, граничащее с изменой!

– Сир, мы не знали! – взмолился де Мориен. – Мы думали, что нет никакой опасности. Иначе мы ни за что не спустились бы по склону, чтобы разбить лагерь.

– Вы ослушались моих приказов, из-за вашей трусости и нерадивости сегодня погибли люди, чьи имена вы недостойны даже произнести.

– Я отдам свою жизнь, если ты попросишь, племянник, – осмелился подать голос де Мориен.

Людовик пронзил взглядом коленопреклоненных мужчин.

– Я склонен принять твое предложение, – прорычал король. – Ни один из вас не стоит и горшка с помоями! Вы оба находитесь под арестом, а утром я разберусь с вами, как вы того заслуживаете. Подготовьте свои души. Мои охранники пожертвовали собой ради меня, и их тела сейчас лежат на склоне горы, обобранные и растерзанные неверными. – Его голос срывался от ярости и горя. – Их кровь останется на ваших руках навечно, слышите? Навечно! – Он поднял грязные окровавленные кулаки и потряс ими, а затем медленно опустил. – Принесите мне карты местности! – скомандовал он. – Найдите де Галерана, если он уцелел. – Людовик указал на палатку де Мориена. – Эту я возьму себе. Позаботьтесь!

Де Ранкона и де Мориена поволокли сквозь толпу, громко требовавшую, чтобы их повесили здесь и сейчас, особенно де Ранкона. Солдаты плевали в них и наносили удары, пока те шли среди криков «Позор!» и «Измена!». Сердце Алиеноры лихорадочно забилось. Подобрав накидку, она поспешила в палатку, которую только что занял Людовик, и, несмотря на возражение охранников у входа, вошла внутрь.

– Муж, – произнесла она, использовав знакомое обращение, когда за ней упал полог.

Король стоял посредине палатки, закрыв лицо руками, и его тело сотрясалось от рыданий. Он резко обернулся и поднял голову. По грязным щекам струились слезы.

– Что тебе надо? – запинаясь, спросил он.

Она вздернула подбородок. Они не бросились друг другу в объятия. Не сказали: «Какая радость тебя видеть!» Супруги давно миновали этот этап.

– Мне жаль доблестных воинов, которых мы потеряли, но ты не можешь повесить своего дядю и моего сенешаля завтра утром, и ты должен убедиться, что твои люди не сделают этого сегодня ночью.

– Ты снова пытаешься мною руководить? – Он оскалился. – Не смей диктовать, что мне можно делать, а чего нельзя!

– Послушай, если ты это допустишь, то между нашими войсками вспыхнет война, которая завершит дело, начатое турками. – Она расправила плечи. – Жоффруа де Ранкон – мой вассал, и это моя прерогатива – карать его за то, что он совершил или не совершал. Ты его не повесишь.

– Они ослушались моего приказа, – огрызнулся Людовик, – из-за этого погибли мои люди, мои друзья. Я поступлю так, как сочту нужным.

– Они сделали то, что считали лучшим в той ситуации. Ранкон и Мориен совершили ошибку, но это была обычная глупость, а не измена. Ты не имеешь права казнить Жоффруа, потому что он мой вассал. Если ты это сделаешь, то восстанет весь отряд из Аквитании. Неужели ты действительно хочешь тратить силы на подавление бунта? К тому же, если казнить Жоффруа, тебе придется также повесить и родного дядю, брата твоей матери, – они ведь поровну несут вину. Ты готов сделать такой шаг, Людовик? Хочешь увидеть, как они закачаются в петлях? Как к этому отнесутся твои люди?

– Ты ничего не знаешь! – всхлипнул король. – Если бы ты была там и видела, как твоих друзей режут на куски, то не встала бы так быстро на их защиту! Мои охраники отдали свою жизнь, прикрывая меня, а тем временем де Мориен и де Ранкон грелись у костра, бездельничая. Только они виноваты во всем, что случилось. Будь ты мне хорошей женой, то поддержала бы сейчас меня, а не чинила препятствия на моем пути.

– Ты всякий раз склонен благоразумие считать за препятствие. Повесишь этих людей – потеряешь двух боевых командиров и всех их вассалов, которые больше не пойдут за твоим знаменем, а это означает, что тебе останется винить только себя, когда ты потеряешь последние остатки.

– Замолчи! – Он поднял окровавленный кулак.

Алиенора не дрогнула.

– Сделаешь это – обречешь себя, – сказала она тихо, но твердо, затем повернулась и вышла из палатки.

За ее спиной раздался грохот, как будто какую-то вещь перевернули пинком ноги. Настоящий мужчина не подвержен юношеским приступам гнева, и этот шум только усилил ее презрение к мужу и страх перед тем, что он мог сотворить.

Алиенора подошла с Сальдебрейлем к палатке, где держали под арестом Жоффруа и Амадея де Мориена. Там собралась толпа из рыцарей и сержантов, уцелевших воинов арьергарда, они выкрикивали оскорбления, в основном адресованные Жоффруа. «Трус из Пуату!» и «Слизняк-южанин!» были самыми безобидными. То и дело слышались призывы повесить негодяев, каждую секунду к палатке стекалось все больше воинов.