Ретранслятор - Владислав Жеребьев

Атака наращивала темп, а я, нет, мы, все те, кто стоял сейчас за моей спиной, нервно вжимаясь в стены, приходили к единственной мысли, что отступать больше некуда. Силы возвращались слишком медленно, а вот пули свистели регулярно. Одна особо оголтелая чиркнула по моему бедру, другая, отрикошетив от бетонного перекрытия, впилась в предплечье, и рука повисла как плеть, а самого меня выгнуло от нестерпимой боли, и на секунду я подумал, что вновь теряю сознание. Дима, похоже, исчерпал ресурс окончательно, ибо вид у него был такой, что краше в гроб кладут. Кожа стала похожа на пергамент, глаза будто ввалились, речь стала отрывиста, неровна, а сам пир будто сник, сдулся, состарившись в один миг лет на двадцать. Вот значит, как оно происходило.

— Не вздумай больше бить, — заорал я, отправляя шаровую молнию за угол. Та скакнула, вертанулась, уже более стабильно, но все еще на уровне ярмарочных фокусов, и, метнувшись за угол, похоже, угодила в цель. — А то мне еще тебя нести, а у меня рука.

— Патроны заканчиваются, дядя — доверительно прокричал Мишаня, пытаясь перекрыть грохот стрельбы. — У меня один рожок остался.

— Приплыли, — я уселся на пол и, вытащив здоровой рукой ремень, начал перетягивать руку. Рукав от крови уже набух, да так, что выжимай. Что там при большой потере крови происходит? Ну да бог с ним, не до того. Поживем еще. Кровь остановить получилось, однако пока я копался, нападавшим удалось подойти почти вплотную.

И вдруг все прекратилось. Тихо стало, зловеще, непонятно. Замолкли автоматные очереди, перестали скакать отстреленные гильзы по дорогому дубовому паркету, уродуя витиеватый рисунок. Замолкли команды, захлопнули свои пластиковые рты рации, перестав плеваться шипящим эфиром. Даже боль в руке притихла, затаившись в немом недоумении.

Я обернулся и вопросительно взглянул на Диму, тот повел плечами и, вяло усмехнувшись, осторожно опустился на пол. Мишаня тоже отложил автомат и, обратившись в слух, затих.

— Эй, не стреляйте. — Вот не подумал бы никогда, что так буду рад слышать голос перебежчика Сенечки, однако сейчас эти слова, донесшиеся из глубины коридора, были сродни райской песне. — Это я, Арсений.

— Иди ты. — Только ведь помирал, и откуда только силы взялись.

Отделившись от стены, я совершенно наглым образом вывалился в коридор и, не опасаясь за свою жизнь, похромал на звуки голоса проглота, баюкая раненую руку. Стрелять в меня они не будут, в этом я был уверен абсолютно, да и зла мне Сенечка не делал. Подумаешь, свалил в критической ситуации, однако и появился абсолютно в такой же. Навстречу мне поспешил Арсений и, подхватив под здоровую руку, свистнул кому-то.

— Ханой, он тут, почти трехсотый, — поделился он с кем-то, стоящим в темноте.

— Остальных выводи, — откликнулась тень, и на меня шагнул старый знакомый и бывший шеф, полковник Мартов, а ныне комендант города, Ханой, собственной персоной. Потрепала жизнь полковника, ой как потрепала. Если бы я не был так истощен и обескровлен, то, наверное, от души рассмеялся бы ненавистному боссу в глаза, однако вместо громогласного хохота с губ моих сорвалось шипение.

— Радуется, — поделился Ханой с проглотом, присаживаясь рядом со мной на корточки и заглядывая в глаза. — Вот только зря. Был бы ты простым ретранслятором, было бы проще. Теперь же тебе решать.

— Господин комендант, — позади загрохотало, и кто-то огромный закрыл свет в проходе. — Эвакуация материалов остановлена. Персонал закрыт в столовой. Сопротивление подавлено, и комплекс находится под нашим контролем.

— Что с дикими?

— Тоннель запечатали, — поделилась громадина.

Зрение получилось сфокусировать не сразу, и как только чей-то фонарь прошелся по потолку, большую часть ламп покрошили свинцом и заключительную часть сражения пришлось вести в темноте, ориентируясь на дульные вспышки и следы от собственного пирокинеза. То, что я увидел, мне не особо понравилось, ибо, если Ханой мог иметь у себя на вооружении подобное, то, что же могло остаться в закромах у тех, кто ушел на дно задолго до катастрофы, отчетливо понимая, что может произойти. Экзоскелет, прототип, не серийная версия. Боец, облаченный в него, тянул на себе источник питания, даю руку на отсечение, из тех, что я проектировал и запускал на полигоне, килограмм триста активной брони и что-то смахивающее на станковый пулемет со сменным боезапасом в боксовом варианте.

— Впечатляет? — оскалился Ханой, переводя взгляд на меня. — У меня еще три таких. Консервант. Ждали своего часа, можно сказать. Наши работы по пополняемым БП и для них, в частности, шли. Не они, ни за что не прошли бы через диких, а дальше шушера одна. Никто из бойцов, что поумней, в бункере не остался. Ладно, чего это я разговорился. Медиков сюда.

Очень скоро меня окружили люди в белых халатах. На удивление чистых и действующих профессионально. То же происходило и с Мишаней. Склонившись над ним, медики колдовали, щупая пульс, светя в глаза фонариком. Потом мы получили по паре уколов в предплечье. С пиром все было гораздо серьезнее. Надев ему на голову странный аппарат с круговой индикацией, санитары уволокли вялого псионика куда-то в гущу толпы, а на мой вопросительный взгляд снующий туда-сюда проглот отмахнулся.

— В стационар его, — буркнул Сенечка, проводив носилки с пациентом тревожным взглядом. — И тебя бы туда надо, да поскорей. Рожа у тебя такая, что на дикого похож.

— Ну, рожи-то у нас, допустим, у всех хороши. — Криво усмехнулся я, искоса наблюдая, как на обработанную рану накладывают густой слой какой-то мази, а затем начинают делать повязку. — Однако ты бы потрудился, мил человек, ответить на пару вопросов. Когда нас пытать-то поведут?

Ситуация складывалась странная, и, по-видимому без моей скромной персоны опять не обошлось. Должного внимания ко мне, да и к моим товарищам никто толком не проявлял, не тащил на допрос, выкручивая руки и тыча стволом в голову. Скорее уж наоборот, вышколенная, хорошо обученная команда Ханоя четко отрабатывала поставленные задачи. Взятие бункера, захват, чего они там сами хотели, теперь вот медицинская помощь нам, грешным.

То ли полковник так чтил Женевскую конвенцию, то ли я и вовсе перестаю понимать.

— Если в двух словах, то основной целью был бункер, — улыбнулся Арсений, присаживаясь рядом со мной на пол. — Мартову нужны были архивные записи „Первого“, а судя по документам, их хранили именно тут. Кто и зачем отправил эти пленки под землю, говорить не берусь.

— Первый, это кто? — Отчаянно хотелось курить, еще больше пить. Сушило так, что даже голова разболелась.

— Первый это первый. — Проглот, пожав плечами, протянул мне открытую флягу. — Хлебни вот.

Жадно припав к горлышку, я сделал пару глотков, и Сенечка поспешно отобрал у меня запасы воды.

— Много нельзя, — охотно пояснил он. — Но ты не парься, скоро придет Ханой. Он тебе все и объяснит. Можешь его Петром Владимировичем называть, он не обижается, коли что. Чай, тебя уже последние двадцать лет курирует.