Ожог - Василий Аксенов

Колонна двигалась прямо по краю кювета, а конвоиры шли потому же дощатому тротуару, что и Толя. Услышав вздох, Толя, конечно, неповернул головы, но краем глаза все же увидел огромное отвратительное обществоидущих женщин в разномастном тряпье, в продранных ватных штанах, с котомками наплечах и с котелками у пояса, иные в шляпках, прикрученных к голове вафельнымиполотенцами, некоторые со следами губной помады.

Яркие пятна этих ртов среди серых грязных лиц показалисьТоле полнейшей непристойностью. Он старался теперь дышать через рот, чтобы нечувствовать запаха этих женщин, и, естественно, с ужасом отгонял мысль о том,что еще год назад мать его и тетя Варя ходили в таких же колоннах.

– Желтенького, черненького, полосатенького, –простонал с недвусмысленным всхлипом другой голос.

Женщины захохотали, а Толя вздрогнул. Вздрогнул и конвоир,идущий впереди Толи.

– Разговорчики! – рявкнул он с каким-то чуть ли неиспугом.

– Эх, сейчас бы любую баклашечку между ног! –крикнул из глубины колонны отчаянный голосок.

– Эй, Ваня-вертухай, зайдем за угол, раком встану!Хохот разразился еще пуще, а конвоир только дернул

плечом и промолчал.

Толя, тот вообще не знал, куда деваться. Что это значит –«раком»? Это нечто немыслимое! Что мне делать? Побежать, что ли, прочь?

– А вон этого, молоденького, не хочешь, Софа? Глянь,какой свежачок! Небось еще целочка! Палочка розовенькая, сладкая! Эскимо!

– Ох, мамочка, роди меня обратно!

Толя понял, что говорят о нем, и покрылся холодным потом.Предательская краска залила лицо, загудело в ушах.

– Покраснел-то, покраснел-то как, девки!

– Иди к нам, пацан, всему научим!

– Оставьте ребенка в покое, шалавы!

– И то правда, подруга! Попробуешь пальчика, незахочешь мальчика!

Не в силах больше сдерживаться, Толя с неосмысленным гневомповернул голову и увидел десятки старых бабьих рож, обращенных к нему. Сейчас яих обматерю, сейчас я их покрою четырехпалубным матом, тогда они узнают, какиепарни живут в Магадане!

И вдруг он увидел в колонне, совсем близко, руку протянуть,Девушку, почти девочку, его лет или немного старше, Настоящую Девушку, совсемне похожую на Людку Гулий, Его Девушку, он понял это сразу.

Это была моя, моя, моя, моя единственная на всю жизньдевушка!

Она была в черном демисезонном пальто, в черном платке, вкаких-то безобразных бахилах на ногах. Шла она тяжело, но была легка, тонка,воздушна и нежна, это была Девушка Из Маленькой Таверны, Которую ПолюбилСуровый Капитан! Золотистые волосы выбивались из-под монашеского платка, абелки глаз были огромными и чистыми и как будто чуть-чуть подсиненными, словносинь, краска европейского неба, не поместилась вся в ее зрачках.

О Боже, какая она была робкая и как она была близка! Я могбы протянуть ей руку, она перепрыгнула бы через кювет и пошла бы рядом со мнойпо мосткам.

Толя и девушка смотрели друг на друга и не могли оторватьглаз. Бабье в колонне продолжало гоготать, но он уже ничего не слышал.

– Проше пана, цо то ест за место, гдзе мыпшиехали? – вдруг прошелестел ее голос.

– Это Магадан, Алиса, – сказал я, – этостолица Колымского края. Сейчас вас обработают в санпропускнике, а потомперегонят на две недели в карантинный лагерь. Там вас изнасилуютсанитары-уголовники, восемь человек. Вы заболеете нервной горячкой, а когдапоправитесь, вас отправят на трассу в женский лагерь Эльген, что значит«мертвый», и там на лесоповале вы заболеете снова, на этот раз ужеокончательно. Вы полька или англичанка?

– Мой ойтец поляк, а матка английка, – дрожа,отвечала она.

– Увы, ни отец ваш, ни мать ничего не узнают о судьбедочки…

– Але то ни повинно быть! – в ужасе воскликнулаона. – Итс импоссибл, мой коханый! Самсик, Гена, Арик, Радик, Пантелей,спасите меня, этого не должно случиться!

– Это и не случится! – воскликнул я. – Я васспасу! Я протянул ей руку, и она, вцепившись в нее мертвой

хваткой, перепрыгнула через кювет, и я потащил ее за уголближайшей зоны, то есть за забор.

– Молчи, только молчи, Алиса, – шептал я, снимая снее некогда шикарное, но провонявшее потом и мочой пальто, потом кофту, ватныештаны, бахилы. – Теперь ты голая, Алиса, теперь ты близка к спасению.

Я сунул ее к себе за пазуху, под свитер, и она прильнула кмоему телу своей атласной, нежной, уже теплой кожей, полной электрическихзарядов кожей, и волосы ее разметались по моей груди, и губы зашептали что-тоневнятное на всех тридцати европейских языках прямо над моим сердцем, и онаспаслась.

– Проше пана, цо то ест за место, гдзе мыпшиехали? – прошелестел ее голос.

О Боже, какая она была робкая, эта девушка и как она былаблизка! Я мог бы протянуть ей руку, она перепрыгнула бы через кювет и пошла бырядом со мной по мосткам.

Толя отвернулся и услышал сдавленное, еле слышное рыдание.Она поняла, что здешний комсомолец ей не ответит. Она бормотала, все ещеобращаясь к нему, но уже без всякой надежды, уже предвидя и карантинку, иуголовников, и лесоповал.

– …мы ехали целый месяц, эти кобеты делали со мнойужасные вещи, я на грани гибели, куда нас гонят, мне всего семнадцать лет, яникого не знаю в этой стране, мне страшно…

Так она бормотала то ли по-польски, то ли по-русски, то липо-англ…

В это время этап, а вместе с ним и Толя, поравнялись сгородской «вольной» баней. Здесь, на ледяном бугре, под фонарем стояло десяткадва мужиков весьма бывалого вида, очевидные «блатари», подбоченившиеся, словногенералы, принимающие парад.

– Физкультпривет, девчата! С приездом! – гаркнулкто-то из них.

– Ой, да это Серега Волчок, лопни мои глаза! –завизжал в колонне голос резкий, как электропила.

Движение вдруг затормозилось. Конвой заметался. С бугравопили:

– Нинка, снова к нам причимчиковала?! Машку Серегину напересылке не встречали, девки? Эй, девки, вас на «Феликсе» везли? СимкуПрыскину не видали? Девки, ловите папиросы! Конфеты ловите, марухи ебаные!

– Девочки, да ведь это же хахаль мой стоит! Худя,красавчик! Здорово, хуй моржовый! А Юрка Лепехин еще здеся? Мужчины, есть туткто с прииска «Серебристый»? Мальчики, мыла киньте! Умоляю, мыла!

Так вопила вся женская колонна, в которой окончательно ужерасстроились ряды.