Ожог - Василий Аксенов

Остановитесь пели нам сирены

К чему вам философия ребята

скрипел хвостом трехглавый nec Кербер

Ведь есть любовь так пела нам Калипсо

Есть паруса так пели аргонавты

Есть родина так пел нам Евтушенко

Мартини есть так пел Хемингуэй

Нет кореша нам истина дороже

к тому же дверь заветная так близко

пройти по Пикадилли пару тактов

на Невский завернуть по Триумфалке

проплыть стеной и перепрыгнуть Шпрее

потом, к Никитской сквозь Рокфеллер-сентр

потом

Оракул принимает?

Да, конечно! Как доложить?

По творческим вопросам.

Ваш взнос каков?

Не много и не мало

сорокалетний хмырь с малолитражкой

в потертом пиджачишке «либерти»

Прошу, в эту дверь, но учтите, время аудиенции

строго

регламентировано, поэтому если у вас возникнет

желание покарать…

– Простите, мисс?

– Вот именно. Если захотите покарать учителя, топриступайте к делу без проволочек.

Я ожидал увидеть олимпийца

с мордашкой Сартра в бороде Толстого

в сократовском хитоне в листьях лавра

с совою на плече и с травоядной

змеею мудрости на греческом плече.

Передо мной сидел фашист убогий

эсэсовец Катук-Ежов-Линь Бяо

в обвисшей униформе

с псевдоженским

унылым очертанием лица.

Вся истина в расправе над злодейством?

В попытке пытки

в наказанье болью

в частичном умерщвлении мерзавца

растлителя садиста палача?

– Пожалуйста, приступайте, – кивнул он. Вон там настенке щипчики, зажимы, иглы…

Что я должен делать? – прохрипел ошарашенный визитер.

– Карать меня. Причинять мне неслыханную,нечеловеческую боль. Наказывать меня за все преступления перед человечеством иБогом, то есть пытать меня.

Он постарался скрыть безволосыми веками появившийся вглубине зрачков огонек, снял со стены массивные клещи и протянул визитеру.

– А если я тебя, чудовище, просто убью? – завопилвизитер.

– Это не наказание, – усмехнулся он. – Вылучше зажмите мне этими клещами мошонку. Как я взвою! Вам сразу станет легче надуше.

Вдруг из печки, из-за тлеющих угольков, долетел скрипучий,то ли женский, то ли детский, голосок:

– Папашка! Папашка! Папашка францозиш!

– Что это? – опустил клещи мститель. – Ктоэто?

– А хер его знает, – устало пожал плечамипророк. – Кто-то страждущий, то ли дочка, то ли жена…

– Кому она кричит?

– Мне, кому же еще? Здесь больше нет никого. Стольколет уже кричит, кричит, кричит, просит, просит, просит… Их бин папашка,папашка, хе-хе, папашка францозиш… ля гер ля гер…

Down to Gehenna or up to the Throne

He travels the fastest who travels alone.

Rudyard Kipling

Перед тем как приступить ко второй книге повествования,автор должен заявить, что претендует на чрезвычайное проникновение в глубинуизбранной им проблемы.

Да существует ли вообще здесь какая-нибудь серьезнаяпроблема? Обоснованы ли претензии автора на глубину?

То и другое покажут время и бумага, автор же не можетотказаться от своих претензий, ибо любой солидной русской книге свойственнапроблемность.

Есть в Европе легкомысленные демократии с мягким климатом,где интеллигент и течение всей своей жизни, порхает от бормашины к рулю«Ситроена», от компьютера к стойке эспрессо, от дирижерского пульта в женскийальков и где литература почти так же изысканна, остра и полезна, как серебряноеблюдо с устрицами, положенными на коричневую морскую траву, пересыпанную льдом.

Россия, с ее шестимесячной зимой, с ее царизмом, марксизмоми сталинизмом, не такова. Нам подавай тяжелую мазохистскую проблему, в которойбы поковыряться бы усталым бы, измученным, не очень чистым, но честным пальцембы. Нам так нужно, и мы в этом не виноваты.

Не виноваты? Ой ли? А кто выпустил джинна из бутылки, ктооторвался от народа, кто заискивал перед народом, кто жирел на шее народа, ктопустил татар в города, пригласил на княженье варягов, пресмыкался передЕвропой, отгораживался от Европы, безумно противоборствовал власти, покорноподчинялся тупым диктатурам? Все это делали мы – русская интеллигенция.

Но виноваты ли мы, виноваты ли мы во всем? Не следует лиискать первопричину нашего нынешнего маразма в наклоне земной оси, во взрывахна Солнце, в досадной хилости нашей веточки Гольфстрима?

Подобными размышлениями, однако, не сдвинешь с местаповествование. Пора уже начинать, помолившись, и без хитростей…

Итак, я уцелел. Я уцелел, и рукава смирительной рубашки непереломали мой позвоночник. Я уцелел настолько, что даже не совсем и уверен вдостоверности лиц и событий «Мужского клуба».

Нынче я – трезвый, спокойный, вдумчивый, трудолюбивыйгражданин, с отлично выправленными документами, водитель малолитражки, пайщикжилкооператива, спортсмен-любитель, взыскательный художник, умеренныйоппозиционер, игрок, ходок, знаменитость средней руки, полуинтеллигентполусреднего возраста, словом, нормальный москвич, и почти никто в этом городене знает, что у меня под кожей зашита так называемая «торпеда». Мне редкоснятся теперь дикие ритмизированные сны, и, напротив, очень часто посещают менялогически развернутые воспоминания, похожие на ретроспекции в нормальныхкнигах.

заканчивалась к ноябрю, и до этого срока колонны заключенныхкруглыми сутками тянулись от порта к санпропускнику через весь город.