Суворов - Андрей Богданов

Во втором письме Александр Васильевич вновь покусился на основу основ военного управления, на источник бесконечного продолжения войн — на неумение воевать, поручая действовать достойным, делающее генералов незаменимыми в связи с незавершенностью войны. «Загребающий жар чужими руками, — пишет он, — после их пережжет и, так как их сам не имеет, — не выполняет дела, предоставляет его несовершенным и тем чинит себя непрестанно потребным» (Д II. 210. С. 238).

Еще через полгода, жалуясь Турчанинову на свое бездействие в Астрахани 1 июня 1781 г., Суворов реально опасался, что его экспедиция «отложится» (Д II. 211). 24 числа он просит Потемкина разрешить ему выехать в Петербург — и получил, но «на самое короткое время» (Д II. 212). Неделю спустя, 29 июня, случилось страшное: командующий придворной флотилией в Петербурге капитан-лейтенант М.И. Войнович, прибыв с секретным предписанием к Каспийской флотилии, повел ее к берегам Персии, даже не уведомив Суворова. «Я не только не участвовал в распоряжениях, касающихся сей экспедиции, но сведений о нем самом никаких не имел», — обиженно написал Суворов Потемкину. Однако счел долгом остаться в Астрахани, дожидаясь исхода дела (Д II. 213).

Дело закончилось катастрофой. Войнович, хваставший, что деньгами «отопрет опочивально царь-девицы» (т.е. Персии), сумел основать на южном берегу Каспия торговую факторию, но был арестован со всеми офицерами и позорно отпущен за выкуп только через 15 месяцев. Суворов так и не получил приказ выступить по суше и утихомирить персов. Он изнывал от безделья до такой степени, что, пребывая, по его словам, будто в ссылке, ездил местные балы (Д II. 214). На этом настаивал Потемкин, и не случайно.

Бриллиантовая звезда ордена Александра Невского, отколотая от платья и врученная Александру Васильевичу самой императрицей, не скрашивала годы прозябания полководца в захолустье. Еще больше страдала его жена. 1 августа 1776 г., на 16-й день после смерти отца Суворова, Варвара Ивановна родила Александру Васильевичу дочь Наталью. Следуя по ужасным дорогам Южнорусских степей и Крыма за мужем, она дважды выкинула; в Крыму несколько месяцев провалялась в лихорадке.

Летом 1777 г. Варвара Ивановна оправилась, но мужу было не до нее. Рядом оказался внучатый племянник мужа, его верный еще с Польши офицер Николай Иванович Суворов. Только к лету 1779 г., оказавшись вдали от дел в захолустье, великий полководец заметил роман своей жены с Николаем. Он был страшно оскорблен изменой близких. Отправив жену с дочерью в Москву, Суворов подал прошение о разводе с женщиной, которая, «презрев закон христианский и страх Божий, предалась неистовым беззакониям явно». Александр Васильевич был убежден, что все честные люди должны отвернуться от изменницы. Он выставил себя на посмешище свету, объявив о своем позоре; он просил управителя своего московского дома следить за женой, прекрасно принятой высшим московским обществом, и ограничить ее контакты с любовником и другими ухажерами (П 92, 94).

О разводе и определении дочери Наташи в Смольный институт Суворов ходатайствовал через его старого начальника и сослуживца Потемкина, всесильного фаворита (и тайного мужа) Екатерины II. Императрица поспешила на помощь полководцу, губящему себя в глазах света. Вызвав Суворова для обстоятельной беседы в Петербург, она уговорила его примириться с женой. Бедная Варвара Ивановна вновь вынуждена была отправиться в глушь…

Погребенный на два с лишним года в Астрахани, с небольшими воинскими силами, Суворов старался жить с женой душа в душу. В городе они поселились в Спасском монастыре, регулярно посещали храмы и молились местным святыням. В апреле 1780 г. в Георгиевской церкви села Началова перед иконой Рудневской Богоматери состоялось церковное примирение супругов. Суворов искренне простил супругу, вывозил ее в свет (по упомянутому настоянию Потемкина), но, получив осенью 1782 г. под командование Кубанский корпус, вновь полностью ушел в дела.

Нерешительная политика наступлений и отступлений в отношении Турции провалилась. Сохраненное на карте Крымское ханство и подданная ему Ногайская орда в Закубанье бурлили мятежами. Весной 1782 г. Екатерина Великая вынуждена была вновь ввести войска в Крым. Прибыв осенью на Кубань, Суворов держал войска «в ежечасной к выступлению в поход готовности». Удерживать татарские орды в мире без решительного определения их отношений с Россией было нелегко.

Наконец, в 1783 г., явлен был Высочайший манифест о принятии полуострова Крымского и всей Кубанской стороны в Российскую державу. Суворов организовал торжественную присягу населения Кубанского края на верность России. Не как завоеватель, «без всякого кровопролития» присоединил он огромные территории. Учел в присяге разные обычаи местных племен, устроил «великолепное празднество по вкусу сих народов» (Д II. 235).

Русские ни в малой степени не были в глазах Суворова господами-колонизаторами. С гордостью писал он о «народах, соединяющихся в единый». В войсках вводил «обычай с татарами обращаться как с истинными собратьями». Не на словах, а на деле татары, ногайцы, черкесы, армяне, греки, немцы — представители любого народа, будучи подданными Российской империи, — для Суворова были родными. С разными языками, часто со странными обычаями, они разделяли российскую славу, умножали величие державы.

Преувеличивать эти державные восторги нам не к лицу. Те же ногайцы, задумав переселяться в их древние земли, в Уральские степи, в пути перессорились, возмутились и принялись рубить друг друга. Часть их пожелала вернуться назад в Предкавказье. Суворов попытался их ласково увещевать, но затем «дал им полную волю» поступать по их усмотрению.

Само переселение было задумано в Петербурге с целью вырвать ногайцев из-под влияния Османской империи и колеблющейся, склонной к мятежам крымской знати. Для самих ногайцев переселение на обширные и богатые земли между реками Волгой и Урал означало возвращение в родные края, где Ногайская орда сформировалась в конце XIV — начале XV в. На Северный Кавказ ногайцы ушли только в 1550-х гг., потеряв большую часть населения во время голодных лет, усобиц и нашествий врагов. На новой родине они попали в зависимость от крымских ханов и их хозяев — турок.

Переселение за Волгу было действительно добровольным. Суворов озаботился продовольствием для ногайцев на время переселения, их охраной от других кочевников (памятуя их старинные конфликты с казахами и калмыками), а также и тем, чтобы они успели заготовить корма для зимовки скота на новом месте. Планировалось даже заново отстроить их древнюю столицу Сарайчик на реке Яик. Однако влияние крымской знати и турецкой агентуры в некоторых ногайских кланах проникло глубоко.

Уже во время кочевки мятежная часть ногайцев вступила в бой со сторонниками переселения. Отделившись от мирных ногайцев и бросив свои кибитки, лавина конников покатилась на русские форпосты. Осаждено было Ейское укрепление, где находилась жена и маленькая дочурка Александра Васильевича. Мятежники, после долгих, но бесполезных увещеваний, были разгромлены, однако остатки их бежали к Кавказу, а пролитая кровь не забылась.

За Кубанью бунтовщики соединились с черкесами, налетая с гор на малые отряды и мирных жителей. К таким разбойникам счет у Суворова был особый. Народы он уважал. Бандитов презирал. Посему племена, роды и кланы, промышляющие разбоем, — для него не народы. «По собственному моему в бытность на Кубани и поныне испытанию, — писал Суворов, — не примечено народов, явно против России вооружающихся, кроме некоторого весьма незнатного числа разбойников, которым по их промыслу все равно, ограбить российского ль, турка, татарина, или кого из собственных своих сообывателей… Следовательно, не есть то народы, но воры». Ворами в России называли государственных и тяжких уголовных преступников, грабителей и убийц (того, кого мы сегодня зовем вором, именовали тогда татем). Поступать с ними следовало не по международным соглашениям, а по уголовным законам.