Под скорбной луной - Карен Одден

отсырели, пол был грязным. Внутри стояли деревянные столбы и перегородки, разделяющие помещение на несколько отдельных отсеков для сортировки и хранения товаров.

— Колин! — крикнул я. — Ты здесь?

Мой голос гулким эхом отразился от кирпичных стен.

Тишина…

Я бросился к первому отсеку, затем к следующему.

Свет моего фонаря отбросил бесформенную тень на противоположную стену, и я, приглядевшись, понял, что передо мной скорчилась гротескная фигура человека, привязанного к стулу и безвольно упершегося подбородком в грудь.

О господи…

Оставив фонарь на земляном полу, я склонился над пленником и приподнял его голову, которая вяло качнулась на шее. Отвел в сторону прижатую к животу руку; на рубашке расплылось большое темно-красное пятно.

— Колин… — хрипло прошептал я.

Опустился на колени, приложил пальцы к шее, затем к запястью юноши. Пульса не почувствовал, хотя кожа была еще теплой. Я уткнулся лбом ему в плечо, и мои глаза наполнились слезами. Осторожно потянул вверх рукав рубахи. Ох… Именно этого я и опасался. На предплечье темнели следы многочисленных ожогов. А его бедные пальцы… Три из них были сломаны. Колин продержался дольше, чем многие, прежде чем под пытками возвести на себя вину, которой не было.

Мое тело содрогнулось от рыдания, и я беззвучно поблагодарил Господа, что ма не видит жуткой сцены.

Перерезав ножом опутывавшие руки и ноги Колина веревки, я подхватил его обмякшее тело, не дав ему упасть на пол, и закрыл ему веки.

И вдруг они затрепетали под моим пальцем.

— Господи Иисусе… — выдохнул я и поспешно поднял юношу с холодного пола, одновременно срывая с себя пальто.

Пуговицы полетели во все стороны, и я, укутав Колина, неловко прижал его к себе и обнял обеими руками. Теперь он опирался спиной о мою грудь. Все лучше, чем холодный пол…

— Колин… — пробормотал я. — Это Микки. Колин, ты меня слышишь?

Его веки снова дернулись, но подняться не смогли, зато зашевелились губы.

И все же он открыл глаза, в глубине которых отразился тусклый огонек моего фонаря.

— Мне показалось, что ты умер, — прошептал я.

— Уже недолго осталось, — тихо выдохнул юноша.

Врать умирающим не в моих правилах, и я лишь крепче притянул его к себе. Колин издал невнятный звук, и на его губах запузырилась кровь.

— Кто это сделал? Люди Финна?

— Финн и Ку… — слабо кивнул он.

— Финн и кто, Колин?

— Купер…

— Финн и Купер, — повторил я.

Элси была права.

— Скажи ма, что я ее люблю, — заплетающимся языком проговорил Колин. — Ее и Элси…

Кровь теперь текла у него изо рта и из носа. В горле заклокотало. Я заерзал на полу, пытаясь прижать его к себе как можно крепче.

— Микки…

Как ни тих был голос Колина, я расслышал в нем нотки сожаления. Неужели хочет извиниться?

— T-c-c, — прошептал я и начал его укачивать. — Все хорошо. Я все знаю.

Не представляю, сколько мы так сидели в этой чертовой дыре, где со стен капала вода, а в круге света, отбрасываемого фонарем, сновали крысы. Может, пять минут. Может, десять.

Бывало, что по вечерам мы лежали с этим мальчиком в обнимку, а ма рассказывала нам свои истории о сказочных гигантах и трехглавом чудище, о феях и Джонни Фриле… Нередко ее сказки содержали пугающие подробности, однако Колин упрямо заявлял, что нисколечки не боится, если видел, что мы с Пэтом спокойны. Ах, если бы он умел находить в себе мужество признаться в собственных страхах, если бы не стыдился своих слабостей — все кончилось бы совершенно иначе. Господь знает, что я говорю правду.

Колин вздохнул, словно хотел что-то сказать.

Но дыхание его в тот же миг оборвалось, и тело юноши вдруг легло на мою грудь мертвым грузом.

Я его обнял, и из моего горла вырвался душераздирающий крик, затем еще и еще. Каменный мешок отбросил вопль обратно, словно отзываясь на мое горе, и нежданные слезы закапали на щеки мальчишки, которого я так любил.

Наконец слезы иссякли, и холод подвала пробрал меня до костей. Заныла затекшая спина. Вдали прозвучал низкий скорбный гудок парохода, ударил церковный колокол, настойчиво напоминая, что жизнь идет, а время уходит.

Я нежно переложил Колина на пол, накинул пальто и взвалил тело на плечи. Вышел на улицу. В столь поздний час ни единого кэба поблизости, разумеется, не было. Пришлось пройти пешком почти фарлонг[3] вверх по течению, пока впереди не показался новый склад с солидным пирсом и эллингом. Замок с него я сшиб дубинкой, отцепил плашкоут и спустил его на воду. Колина положил на дно в носу лодки. Сверху на землю смотрел месяц — бледный, тонкий и изогнутый, словно снятая с доски стружка. То выйдет, то вновь спрячется за облаками… В его слабом свете и отблесках от газового уличного фонаря я рассмотрел покрытое кровавыми потеками и синяками лицо юноши. И все же разметавшиеся по лбу темные кудри и утратившие жесткость губы напомнили мне того давнего мальчишку. Кем он мог стать?

Поздно фантазировать; оставалось лишь доставить тело сына в дом матери и надеяться на то, что удастся жить дальше, несмотря на чувство вины за те поступки, что я совершил годы назад и не сумел совершить сегодня.

Сев в лодку, я взялся за весла, ощущая себя злым духом подземелья, везущим домой безжизненное тело.

Движения на Темзе почти не было: впереди виднелись лишь корпуса нескольких буксиров и барж, державшихся посередине реки, где им помогало отливное течение. На берегах стояла тишина, так что скрип весел в уключинах разносился далеко. Вот и еще один труп в лодке; на этот раз не молодая невинная женщина, как прошлой весной, а юноша, который точно так же не заслуживал смерти.

В течение следующего часа я напрочь забыл о том, что являюсь полицейским. Плыть пришлось против течения — ну и ладно. Греб я так, словно сам дьявол укрепил мои силы. Весла выныривали из воды и снова погружались чуть ниже ее поверхности, разбивая лунную дорожку. Горели руки, ныла спина, однако я стиснул зубы. В дальнем темном уголке сердца рождались зловещие образы. Я желал видеть, как Финна Райли хладнокровно застрелят из того самого пистолета, который он использовал против Колина. Жаждал обнаружить его труп в глухом переулке. Воображал, что перед смертью его пытали: Маккейб или кто-то другой — без разницы. Представлял, как чьи-то крепкие руки держат голову Райли под водой, как его тело дергается в конвульсиях, руки молят о пощаде, а потом безвольно опускаются. Все, конец. Он умер. Умер!

Проведенный наедине