Последний английский король - Джулиан Рэтбоун

Архиепископ Стиганд тем временем плыл из Ламбета на красивой барке под пышным балдахином. Архиепископ Кентерберийский, отлученный Папой от Церкви. Почему? Якобы за обилие должностей и жен, но на самом деле за то, что он сакс, и за то, что ради него жители Кентербери прогнали прежнего епископа, нормандца Робера.

Из палат большого дома, расположенного между собором и берегом, к которому вот-вот должна была причалить барка Стиганда, в столь же роскошном паланкине вынесли королеву Эдит. Над ее высокими скулами и глубоко посаженными глазами сиял простой золотой ободок. Руки в перчатках из белой выделанной кожи, в золотых перстнях с аметистами, вцепились в серые и черные меха, бобровые, медвежьи, волчьи шкуры, которыми королеву укрыли от мороза.

Гарольд перебросил через луку седла ногу в толстом шерстяном чулке с кожаными подвязками, проворно соскочил на землю и направился к паланкину сестры. Гарольд достиг поры мужского расцвета, не первого расцвета молодости, наступающего вслед за ранней юностью, но силы и уверенности зрелого мужчины, достиг того возраста, после которого колесо жизни поворачивается и устремляется к старости. В густых, меченных сединой волосах Гарольда тоже мелькнул золотой ободок; на плечи, поверх серовато-коричневой рубашки, был наброшен тяжелый алый плащ, скрепленный искусно сделанной золотой фибулой в виде дракона. На крепком бедре подпрыгивал при ходьбе широкий меч с золотой рукоятью, скрытый в кожаных ножнах с тисненым узором.

Уолт передал знамя Даффиду и последовал за своим господином, почтительно соблюдая дистанцию, но готовый при малейшем признаке опасности кинуться на выручку.

Остановившись возле носилок, Гарольд взял обеими руками затянутую в перчатку руку сестры, поднес ее к губам и прошептал:

– Королю совсем плохо?

– Он не может удержать ни мочу, ни дерьмо. От него воняет.

– Сколько осталось?

– Нормандские врачи и священники говорят – до весны.

– Когда погода наладится и Ублюдку будет удобнее переплыть через Пролив?

Эдит птичьим движением свела укутанные в мех плечи.

– Шаман из племени данов, которого прислала наша мать, посмотрел руны и сказал, это случится в последний день Рождества.

– Жаль, что дела так плохи.

Королева отдернула руку, на крашеных губах заиграла легкая усмешка, и она с трудом подавила смешок.

Гарольд огляделся.

– Для королевы у тебя слишком маленькая свита.

– У меня слишком маленькая свита для сестры эрла Уэссекса.

– Пусть мои дружинники идут перед тобой и позади тебя.

Эдит пожала плечами – так она привыкла выражать согласие; Уолт, повинуясь знаку Гарольда, подозвал телохранителей, и они плотным кольцом окружили королеву.

Уильям, епископ Лондона, постучал в высокие врата нижним концом украшенного драгоценными камнями креста и – на латыни, разумеется, – велел бесам убираться прочь. Внутри врат открылась меньшая створка, на холод выбежала стайка мальчишек, одетых бесенятами. Священники вступили в центральный неф, пение монахов сделалось громче, воздух наполнился запахом ладана. Первыми в церковь вошли эрлы Кента и Восточной Англии, за ними – эрлы Нортумбрии и Мерсии. Гарольд, эрл Уэссекса, вошел последним, рядом с королевой Эдит.

– Это ты, Моркар?

– Да, сир.

– Подойди ближе. Я не могу разглядеть тебя.

Моркар придвинулся к постели. Он заставил себя не зажимать нос, стер с лица гримасу отвращения. Король лежал в облаке вони, в густой смеси запахов жидкого кала, мочи, ладана и лекарственных мазей, которыми доктора натирали его распухшие суставы, похожие на узловатые ветки ивы. Но все это забивал самый омерзительный запах незатягивающейся раны, гниющей заживо плоти. Ноги короля поразила гангрена.

Моркар обернулся к Эдвину, взгляд его растерянно скользнул по скрещению длинных закопченных балок, эрл покосился на раскаленные жаровни, расставленные посреди зала через одинаковые промежутки вплоть до дверей, на занавесы и гобелены, скрывавшие ниши, где спала прислуга. Опустившись на колени у кровати, покрытой дорогими мехами, юноша поцеловал сапфир, – оправа перстня глубоко въелась в изуродованный подагрой палец, так осколок железа или глиняный черепок, застряв в дереве, с годами заплывает корой. Другой рукой король нащупывал у себя на груди ковчежец со святыми реликвиями. В резном хрустальном ковчежце, оправленном в золото, хранилась щепочка от Креста Христова.

– Моркар, эрл Нортумбрии! – Старик зашевелился, откашлялся. – Подойди ближе, чтобы нас не подслушали.

Моркар почти вплотную придвинул лицо к лицу умирающего, заглянул в водянистые глаза, из уголков которых сочилась желтая слизь, убедился, что радужку почти сплошь затянуло белой, точно сахарный сироп, пленкой.

– Мне напомнили, что я не скрепил печатью хартию, утверждающую за тобой этот титул. Кому ты принесешь присягу, когда я умру?

Опасный вопрос, вопрос с подвохом.

– Тому, кого изберет Витан.

– А в чью пользу ты выскажешься на заседании Витана?

Король зашевелился, в лицо Моркару хлынула густая вонь, он с трудом подавил рвотные позывы. Можно и потерпеть, когда речь идет о том, чтобы узаконить свои права на добрый кус королевства. Новоиспеченный эрл подыскивал наиболее благоразумный ответ.

– Я последую совету Эдвина, моего старшего брата.

Эдуард Исповедник вздохнул, с трудом втягивая воздух в заполненные жидкостью легкие.

– Юлишь, как лиса. Позови Эдвина.

Моркар махнул рукой брату, тот опустился на колени рядом с ним и тоже приложился к кольцу.

– В чью пользу прозвучит голос Эдвина, когда соберется Витан?

– Сир, живите...

– Тысячу лет? Полно с меня этих глупостей, мальчик! – Лихорадочный румянец на миг окрасил щеки больного. – Ты не должен выступать за Гарольда Годвинсона. Вильгельм, герцог Вильгельм – вот человек, который нам нужен.

Молодые люди остались стоять на коленях, но ничего не ответили.

Неподалеку от того места, где разыгралась эта сцена, в покоях настоятеля Вестминстерского собора, Уильям, епископ Лондона, вел другую беседу – с Гарольдом Годвинсоном, эрлом Уэссекса. Сперва они молча дожидались подогретого вина, заказанного епископом. За последний год этот высокий и худой человек утратил остатки волос, так что его тонзура превратилась в обычную лысину.

Монах принес серебряный кувшин и две чаши из рога, оправленного в серебрю. Воздух наполнился ароматами муската и корицы.

– Ты не сможешь выдвинуть собственную кандидатуру в Витане. Ты принес вассальную присягу герцогу Вильгельму и пообещал отстаивать его права. Ты поклялся на мизинце святого Людовика и безымянном пальце святого Дионисия. Такими клятвами не разбрасываются.