Душа бессмертна (сборник) - Василий Иванович Белов

Бабы затихли. Бессонов встал, оглядел собранье. Он всегда начинал тихо, не торопясь, но бабы знали, чем кончаются все его выступления. Начиная тихо, он постепенно усиливал голос, а в конце переходил на мощный крик. Тогда его стеклянные глаза округлились, тонкий длинный нос белел еще больше и правая рука резко тыкала воздух указательным пальцем. Все было точь-в-точь эдак и в этот раз. Бессонов встал, согнал складки гимнастерки и тихо сказал:

— Товарищи. Наши войска под предводительством товарища Сталина Иосифа Виссарьёновича бьют фашистов по всем направлениям.

Сделал паузу и слегка повысил голос:

— Вся наша социалистическая Родина напрягает сейчас усилия, чтобы помочь фронту. Почин саратовских колхозников подхватили все области. И только наша область, товарищи, отстает! — Голос оратора окреп и стал громче.

Дальше получилось так, что вся область уже подхватила саратовский почин.

— И только наш район, товарищи, по-прежнему плетется в хвосте! — Бессонов первый раз ткнул в воздух указательным пальцем.

После нескольких фраз он повысил голос еще больше:

— И только ваш, товарищи, колхоз тормозит патриотическое начинание и тянет назад весь район!

Голос перешел в настоящий крик, когда Бессонов сказал, что только ваша, товарищи, бригада отстает в сдаче хлеба.

Бабы пристыженно молчали. Выходило так, что это ихняя бригада по всей России стоит на последнем месте по хлебосдаче и что они работают хуже всех во всем государстве. А Бессонов орал все громче, его указательный палец угрожающе тыкал воздух, и у баб от этого мощного крика холодило под сердцем.

— Вы! Вы, товарищи, срываете план хлебосдачи, вы поставили помощь фронту под угрозу позорного срыва! Как это, спрашиваю, как это называется? Позор это называется, товарищи! Ваши мужья и братья не жалеют своей крови! Ваши, товарищи! А вы, товарищи, что делаете? Вы в этот ответственный момент, вы ставите своим мужьям и братьям штык в спину! Да, товарищи, предательский штык в спину!

Бессонов резко оборвал крик. Тихо, тихо было в избе, все сидели, не смея шевельнуться, не смея вздохнуть.

— Вот ты, гражданка! — Бессонов ткнул пальцем в сторону Поликсеньи. — Чем ты конкретно ответила на почин саратовских колхозников? Да, да, я вас спрашиваю?

— Чево? — Поликсенья растерялась, обернулась к бабам, как бы ища у них помощи.

— Конкретно.

— Дак я, батюшко, что. Как люди, так и я. Я пожалуйста…

Но Бессонов уже не глядел на Поликсенью.

— Товарищ Гудков! Сколько подвод зерна готово к отправке?

— Дак ведь сколько, — Степан Михайлович кашлянул, — сколь намолотим вутре, столь и отправим.

— Почему утром? Почему не сейчас?

— Так ведь не молотили еще.

— Предлагаю немедленно идти молотить! Немедленно!

— Так ведь овины-то только сохнут еще. К утру только снопы-то высохнут, — сказал Степан Михайлович. — Сырое зерно и не примут у нас.

— Приказываю немедленно идти молотить! Немедленно. Проверю лично сам. Ясно? — Бессонов энергично надел дождевик.

— Ясно-то оно ясно… — Бригадир задумался. — Ну что, бабоньки, пойдем на гумно?

Бабы зашевелились, задвигались:

— Ежели велят…

— Сырые еще снопы-то…

— Уж чево делать, видно, надо идти.

— У меня дак и карасий в фонаре весь выгорел.

Бессонов, не глядя ни на кого, пошел на выход. Обернулся, по-ястребиному взглянул на бригадира, с расстановкой произнес:

— Под твою ответственность! Лично проверю!

И вышел. Через минуту селезенка жеребца проёкала на дороге, ночной гость исчез в темноте.

— Поехал, — вздохнул Степан Михайлович. — В четвертую бригаду. Вот что, бабы, идите-ко спать! А утром… В обшом знаете сами.

Бабы понимающе опустили головы и тихонько разошлись по домам. Впрочем, отдыхать было уже и некогда, шел третий час ночи. А Петуховна и не приходила из овина. Степан Михайлович по-старому приставил батожок к воротам, пошел домой.

Настоящее имя у Костерьки значилось Людмила. Но никто ее не звал по имени, только и слышалось Костерька да Костерька. До войны у Костерьки была семья пять человек: двое ребят, свекровь да сама с мужиком. Мужика убило на фронте, а свекровь умерла. Осталась Костерька с двумя ребятами. Старший парень Славко кончил три класса. От школы отступился, начал работать на лошадях. Младший ходил во второй класс.

Придя с ночного собрания, Костерька лампу не зажигала, сразу улеглась на печь. Сунула старинные — заплата на заплате — валенки в печь, чтобы попросохли, и сама забралась на печь. Ребята спали за шкапом на подностьях.

Костерька не могла уснуть и все время думала, чего бы завтра сварить. У нее была еще картошка с одной грядки, с двух других грядок картошку уже съели, а с этой последней грядки картошку было варить боязно. Зима придет — чего тогда есть будешь? Хлеба в избе не видывали уже второй год, питались на подножном корму. Недавно Костерька послала Славку на болото, чтобы надергал моху. Славко принес две корзины моху, она высушила мох в печи, истолкла в ступе, сварила чугун картошки. Из этой моховой муки пополам с картошкой напекла лепешек. Лепешки получились хорошие. Костерька нахвастала бабам, и теперь вся деревня пекла такие лепешки. Лепешки лепешками, а без приварка тоже не проживешь. Грибов нынче не наросло. Половину овцы Костерька сдала в счет госпоставок, другую половину продала на станции, чтобы выкупить облигации. Куриц в хозяйстве не было, коровы тоже, а ребята просят есть каждый день. Правда, Славко постарше, этот уже и не просит, целыми днями дома не бывает, то вон суслоны возит, то льняные снопы.

Костерька вспомнила, как однажды шла из гумна и увидела дым у речки под горкой. Поглядела, а Славко с Поликсеньиным Толькой жгут теплину. Над теплиной на жердинке висел котелок, а из котелка торчит воронья лапа, и вода в котелке булькает. Поликсенья еще днем рассказывала Костерьке, как эту ворону ребята подшибали из рогаток, подшибали, а поймать не сумели, ворона-то попалась тепкая[3]. Только подбегут, а она и перелетит Ворону изловил Поликсеньин кот, уже на другой день, а ребята отняли у него ворону, разожгли теплину, котелок из дому приволокли. А Костерька поглядела тогда на них, не сказалась и ушла потихоньку, мол, пусть варят,