Праздник по-красногородски, или Легкая жизнь - Олег Львович Афанасьев

Через пять дней стали известны подробности. От него ушла вторая жена со вторым ребеночком. Он напился и в голой комнате повесился на голой железной кровати с помощью брючного ремня, привязав конец к высокой спинке и присев. Не самоубийство даже, а несчастный случай, и если б он воскрес, было бы смешно, как не раз было смешно в детстве. Был, например, такой случай. Разразился ливень, они куда-то шли и бросились бежать. Ермак бежал впереди, и вдруг перед ним в железный столбик ударила молния. Какое-то время никто ничего не видел, странный запах ударил в нос. Но ливень быстро уничтожил следы молнии, они увидели себя целыми и невредимыми, стали высоко подпрыгивать, кричать, и Ермак тоже обрадовался и закричал. А в другой раз Ермак помчался за старым-престарым автомобилем, прицепился, но борт оторвался, и Ермак с ним в обнимку покатился в густой пыли. Было ужасно смешно. И теперь было бы смешно, если б время Ермака не кончилось… Но оно кончилось, и ничего от товарища детских лет не осталось.

Первая смерть ровесника поразила Вадима. Надо что-то делать. Уж если тебе суждено умереть, надо хоть что-то после себя оставить, говорил себе Вадим.

Вторым был Жорка Пупок. Жизнь вроде как освобождалась от самых нерасчетливых. Никчемного безалаберного Жорку, не сумевшего удержаться в шоферах, несмотря на большое желание, Волчок устроил в контору. Однако Жорка уже был конченый, даже печному делу не выучился. Его пробовали брать на шабашки — все равно не тянул. «Знаешь, что любил повторять один золотарь своему помощнику? — однажды спросил Волчок Жорку. — Не быть тебе, Ванька, черпаем: так и сдохнешь на подхвате!» И Жорка чуть ли не на равных с Бахтийкой был несколько лет на подхвате. Единственный имел он дар — безошибочное чутье. Есть у тебя в карманах деньги или нет, а если есть, будешь пить или не будешь. Если будешь, ни за что не отстанет, хоть на край света за тобой потащится. И вот Жорка, в полном смысле этого слова, отбросил тапочки. Слякотным осенним вечером переходил дорогу, ничего, конечно, перед собой не видел, его стукнул троллейбус, причем далеко отлетели ботинки, второй — нашли лишь через два дня в стриженых кустах.

На Жоркиных похоронах Вадиму запомнился такой разговор.

— В последнее время кашлял он от курева. Еще, думаю, заболеет…

— Откашлялся Жора!

Опять были мысли, что надо взять- себя в руки, надо что-то после себя оставить.

Третьим… Впрочем, третьему было дано ощутить небытие лишь временно.

Волчок и Вадим попали в тюрьму за драку в ресторане, первый на десять суток, второй на пятнадцать. Драку учинил Волчок в то время, когда Вадим ходил в уборную. Но, спасая друга, Вадим так потом махал кулаками, что оказался главным виновником и получил на пять суток больше зачинщика.

Их каждый день вывозили на работы, где они почти ничего не делали, каждые вторые сутки он убегал домой поесть хорошей еды. Но все равно наказание тюрьмой показалось нестерпимым унижением. Надзиратели с кирпичными лицами, грубыми шутками, мелкие хитрые уголовники… Он вышел и запил, как никогда.

И вот однажды Вадим проснулся дома на диване с таким ощущением, будто его не было. Всегда можно было что-то припомнить — расставание с собутыльниками, часть пути в трамвае или троллейбусе. В этот раз позади осталась пустота, несколько часов небытия. Был, потом не было, и снова появился — слабый, опустошенный.

Он пошел тогда за город. Долго шел. Один ветер гулял среди убранных полей. Он шумел на разные лады. Тонко в открытых местах, глухо в лесопосадках. Некоторые травинки и ветки особенно сопротивлялись ветру, и тогда он шумел особенно. Когда-то он любил слушать ветер. Когда-то казалось, что это живой голос надо лишь понимать. С тех пор Вадим вырос, утратил связь с прошлым, заблудился в настоящем, не было в душе тоски по неизведанному.

— Так дальше жить нельзя! — сказал он, добрел до скирды соломы, лег под нее и спал до вечера.

Проснулся — садилось солнце, было тихо и свежо. Хотелось пить, но жажда сама собой прошла. Он почувствовал в себе некоторую силу и подумал, что, если еще несколько раз выспаться, сил станет совсем много. Вдруг вспомнился, послышался ему детский голосок: «Разве так можно? Нет, так нельзя. Так быть не должно!» Захотелось чистоты и ясности. Он засмеялся.

— Брошу! Скоро все это брошу!..

И он действительно собрался тогда с духом и объявил:

— Все! Пить, конечно, буду, но по вечерам, и не чаще двух раз в неделю.

И началась другая жизнь.

…А настоящим третьим был Сережка Спекулянт.

Сережа отслужил, вернулся, долго вместе с Ермаком ездил по командировкам. Это он помог с первой женитьбой Ермака. Потом Сережка сам женился и отбыл с женой на заработки в Игарку. Вернулись они через два года, с ребенком. Волчок тогда проницательно сказал:

— Это ж он теперь ко мне подкатился… Ребята, не берем его!

Но был Волчок пьян, тут-то к нему Сережка, сиротой прикинувшись:

— Вовчик, зло помнишь? А в чем я, собственно, виноват?

— Да ни в чем ты не виноват, ну тебя на…! — великодушно заявил Волчок. — На работу хочешь? Приходи с бутылкой.

Неумный, однако жаждущий всяких удовольствий и благ, Сережка по природе своей был шантажист и вымогатель. В конторе ему страшно понравилось. Работали как раз на Социалистической, 139. Знаменитый был объект, «подвигов» на нем хватало… Посреди двора, на уровне второго этажа висел подъемник — по пьянке рубильник включили с такой силой, что заклинило, и подъемник, намотав на барабан свободный трос, стал сам себя поднимать, пока не застрял между электрических проводов. В доме полно было разводок. Чтоб показать свою силу, таскали разом по шестнадцать кирпичей на третий этаж. Кирпичи были сработаны такими же оболтусами. Бывало, на площадке третьего этажа нижний кирпич разламывался, и вся стопа, рухнув на пол, превращалась в груду боя. «Ха-ха-ха!..» Очень было весело. И, поработав один день, на второй Сережка пришел с листком — он не спал ночь и сочинил «Гимн печников». В обеденный перерыв он вытащил листок и, лишенный какого бы то ни было слуха, стал петь.

Как-то раз на газовом объекте

Печники решили погулять.

Кирпичей понаносили, и раствору замесили,

И давай со всех сторон падать.

И тяга есть, и дым идет,

И дымоход отличный,

И хозяйка подает

Пузырек «Столичной».

Припев, по мысли автора, должен был повторяться два