Круги на воде - Яна Ткачёва

Мне интересно, какого выбора был лишен Велес, но по его непроницаемому лицу понимаю, что это закрытая тема.

– Что за место ты приготовил для… нас? – я снова глажу себя по животу.

– В мире Империи у меня есть похожий дом, – отвечает бог. – Там растут прекрасные виноградники и производят лучшее во всех мирах вино. Ты сможешь развернуться там. Дать начало хорошему роду.

– Ты отправишься с нами? – мне не хочется быть одной в чужом мире.

– Нет… – сухо говорит Велес, – предпочитаю не задерживаться в Империи. Можешь взять свою подругу. Возможно… Возможно, Ягишне с Владаном захочется сменить обстановку?

Он кидает вопросительный взгляд на мою наставницу, и она так красноречиво смотрит в ответ, что я понимаю: им предстоит какой-то важный разговор. Но это не мое дело.

– Ты поедешь со мной? – спрашиваю я Ягишну.

– Да, – кивает она, и в голос просачивается яд. Она всё еще смотрит на Велеса. – Почему бы и нет, раз у нас есть шанс посмотреть все миры.

Быть может, она, будучи моей наставницей, пребывала в таком же неведении относительно количества и устройства миров и ничего не скрывала от меня? Ее саму держали в заблуждении. Ох! Могу представить, насколько она сейчас зла.

Внезапно Ягишна закидывает голову и смеется, но потом резко обрывает смех, сообразив, что мы продолжаем готовиться к погребению.

– Прости. С моей стороны это ужасно. Просто я не смогла сдержаться из-за лица Велеса. Он подумал, я буду очень расстроена тем, что он пару тысяч лет морочил мне голову.

– А ты не расстроена? – спросила я. Всё-таки она очень странная.

– Я беру всё, что может предложить жизнь, – говорит Ягишна. – Главное – не переходить дорогу тем, кого я люблю. В остальном умею приспосабливаться. К чему угодно.

Я киваю, обещая себе взять на заметку ее подход ко всему, что происходит. Теперь я должна думать о будущем и нести ответственность не только за себя. Но…

– Я поеду в Империю и дам жизнь любому роду, – говорю я, повернувшись к Велесу, который выглядит сбитым с толку. – Но сначала хочу найти Петруса. И использовать все браслеты, что у меня остались. И я хочу, чтобы он умирал долго и мучительно.

– Иногда вы, ведьмы, – отвечает бог со смешком, глядя на нас с Ягишной, – пугаете даже меня.

Но я верю, что он понимает меня и поможет. Та боль на его лице, когда он увидел знак на стене, рассказала мне, что в их противостоянии с Перуном есть что-то личное. И что боги хотят мстить и любить – ничуть не меньше людей.

Тида бежит по песчаной дорожке. Ее маленькое сердце разрывается от обиды и боли. Как и любому ребенку, девочке кажется, что вместе с ней болит весь мир. И так невыносимо это страдание, что ни одно радостное и доброе чувство больше никогда не отзовется в ней. Тиде только предстоит узнать, что мир абсолютно равнодушно взирает на чувства людей и жизнь продолжается в любом случае. Но сейчас запыхавшейся и плачущей девочке не до усвоения уроков. Солнце беспощадно печет макушку, а слезы моментально высыхают от удушливого жара. От соли щеки пощипывает. Тида, в сердцах выбежав из поселения, забыла платок. Теперь ничто не спасет ее нежную кожу от безжалостных лучей. Простая и понятная боль тела отвлекает от странной и ноющей боли души. «Вот и пусть кожа моя увянет и превратится в сморщенный финик», – в сердцах плачет Тида. Девчонки на занятиях дразнят, обзывают замарашкой, грубо подначивают. И всё бы ничего – ей нет дела до каких-то девчонок, но сегодня мама причитала, точно наслушалась и наизусть выучила слова ее товарок.

– Разве может служительница Иштар быть такой замарашкой, – мать ругалась редко, у нее был ласковый нежный голос, под стать настоящей представительнице культа. Роза на шее матери была гладкая – увянет не скоро. Тида потрогала участок кожи за ухом, не тронутый татуировкой. Ей не хотелось быть похожей на мать.

– Как сумеешь ты быть угодной господину с такими-то ногтями? – продолжила журить мама. – А посмотри на свои коленки! Прекращай ползать по Долине Цариц, это не доведет до добра приличную девочку.

Приличную девочку, ха! Мать так стремилась угодить господам, что даже имя ей дала не еврейское, как принято, а по вере отца. Нефтида. Бр-р-р! Ненавистное и чужое, оно обжигало слух. Она ненавидела все иноязычное, и слоги Не-фти-да так неприятно перекатывались во рту, что становилось тошно. Она отзывалась только на Тиду. Остальных девочек звали, как принято в ее народе, – по вере матери. Все группы на занятиях заполоняли Леи, Сары, Лилит или хотя бы Марии, но уж точно не Нефтиды! Мать даже не знала точно, кто ее отец, – только его веру.

Она убежала из шатра матери, вытерпев стрижку ногтей, чистку ушей и даже расчесывание колтунов. Но стоило маме достать шаровары из нежнейшего шелка, Тида поняла, что ее собираются обрядить в одежды жрицы любви. Но еще рано! Тиде всего двенадцать – еще два года! Как может мать так поступать с ней? Тида бросилась наутек.

Песчаная тропинка расширилась, и Тида очутилась в начале Долины Цариц. Но даже не остановилась. Ее целью были Столпы – древнейшее сооружение мира. Мать много раз говорила Тиде, что без причины ходить туда строго запрещено, но девочке нравилось у древних пирамид. Она чувствовала себя так, будто вернулась домой.

Вот и сейчас Тида хотела оказаться там, где будет своей. Девочка сосредоточенно сопела, пытаясь не рыдать в голос, но горестные захлебывающиеся крики то и дело разрывали покой Долины Цариц. Величественные лики правительниц Нового Царства молчаливо взирали на Тиду, огромные и пугающие, высеченные из песчаника искусными руками мастеров. Обычно девочка любила рассматривать цариц, но сегодня ей не терпелось попасть к пирамидам, чтобы выплакать свою боль.

Наконец Столпы показались. Тида напрягла силы и с последним судорожным рыданием рванула к ближайшей пирамиде. Она припала к каменной кладке, словно к плечу доброго друга. Шершавая зернистая поверхность царапала кожу, но девочке было всё равно. Ей хотелось вдыхать и вдыхать запах, исходящий от Столпов. Пахло уютом и теплом. Камнем и солнцем. У солнца был совершенно особенный аромат, который оно дарило всему, к чему прикасалось. Даже сама Тида, обогретая лучами светила, начинала пахнуть иначе. Девочка решила, что хорошо бы остаться здесь навсегда. Подтянувшись, она вскарабкалась на самый верх, где не хватало одной плиты. Ее тело идеально помещалось в выемку, и порой Тида проводила здесь ночи, если мать была на служении. Углубление спасало от ветра, а камень остывал гораздо дольше, чем обычный, и поэтому казался девочке особенным. Наверное, если бы Тиду поймали, немедленно бы казнили, обвинив в осквернении святыни. Но девочка знала, что Столпы чувствуют ее любовь и не против ее компании. Вот и сейчас, обессиленная и пустая, словно выплакав всю себя, Тида забылась коротким сном в своем особом местечке.

Ее разбудили голоса. Во сне она повернулась на живот и привычно поджала под себя руки, и теперь, подняв отяжелевшую ото сна голову, не могла понять, где она и который час. Солнце всё еще сияло высоко в небе – значит, она спала не так уж и долго.