Первая формула - Р. Р. Вирди

За спиной раздался могучий удар, только гром тут был ни при чем. Земля содрогнулась, и я все-таки обернулся. Театр сложился, как карточный домик, и груда камней обрушилась на подземелье, где прошло мое детство.

У меня не осталось ничего.

Я просил у жизни подарить мне чудеса и магию. Хотел сказочных приключений и встреч с демонами и плетущими.

Жизнь решила исполнить мои желания.

И уже не передумать, уже ничего не вернуть обратно. Жестокий и далеко не последний урок…

Я бросился прочь, не понимая, куда и зачем. В голове у меня звенели слова Коли: «Мы бессмертны».

Я бежал.

21

Пауза. Сочувствие и утешение

Элойн крепко сжала мне руку, и пламя на кончике посоха угасло.

– Ох, Ари… Мне так жаль…

Я не смотрел ей в глаза. Не мог. Уставившись на горящую свечу, вспомнил, чему учил меня Маграб, и бесстрастный огонь оградил меня от прошлого, угрожающего поглотить сердце и разум.

Видимо, Элойн не пропустила ни слова из моего рассказа либо обладала блестящей интуицией. Так или иначе, она положила ладонь мне на щеку:

– Не делай этого. Не пытайся спрятаться от боли. Подобное переживать можно и нужно всю жизнь, Ари. Боль – она и есть боль, как ни крути.

Повторив мои же слова, она бросила на меня многозначительный взгляд, и я одарил ее улыбкой, над которой работал долгие годы. Искренности в ней было ноль, зато очарования хоть отбавляй. Лучезарная, мудрая улыбка. Белозубая. Внушает доверие кому угодно.

Только не Элойн.

Она провела пальчиком по моей щеке, вычерчивая дорожку, которую проделала бы нечаянная слеза.

– Не представляешь, сколько раз мне приходилось изображать такую же фальшивую улыбку, – вздохнула она, нежно ущипнув меня за губу.

Я сердито сверкнул глазами.

– Вот так-то лучше. Сердиться – это естественно. Сердиться, грустить, обижаться… Не стесняйся.

– Это было миллион лет назад. Все нормально, – пробормотал я, пристально посмотрев ей в глаза.

Огонек на посохе дважды мигнул, словно заявляя, что не верит.

– Хм… И слова такие мне приходилось слышать не раз. По моему опыту, на самом деле они не значат ровным счетом ничего. – Элойн улыбнулась не менее притворно, чем я минуту назад. Не улыбка, а фарфоровая ваза: снаружи шик и блеск, внутри – пустота. – Видишь?

Эх, изречь бы что-нибудь мудрое, только слов не находилось…

Ладошка Элойн прошлась по моей шее, погладила грудь и остановилась в левой ее части:

– Ох… Твое сердце разбито…

– Играешь со мной? – прищурился я, и женщина слегка дернула уголком рта.

– А разве я ошиблась?

– По-моему, тебя это не касается. Не понимаю, что тобой движет.

Я едва не сбросил ее руку с груди, однако сдержался.

– Тебе никогда не приходило в голову, что ты чертовски упрям, даже для мужчины? Не понимаешь, что я просто пытаюсь помочь?

– Каким же образом?

Язычок пламени на посохе съежился, потом ярко вспыхнул и вновь почти угас, превратившись в тускло мерцающую искорку.

– Убеждаю тебя, что не нужно скрывать боль. Разумеется, иногда ее следует отпускать – иначе не выживешь. По-моему, в тебе до сих пор сидит тот мальчик, который все потерял за один вечер. Он никуда не делся. – Отстранившись, она устроилась на другом конце кровати и поманила меня к себе: – Иди сюда.

Есть ли у мужчины выбор, если прекрасная женщина просит сесть рядом? Однако я заколебался:

– Зачем?

– Затем, что ты сам себя ограничиваешь. Иначе никогда не сделаешь того, что тебе хочется.

– Чего именно?

Она улыбнулась, и в ее глазах отразился мигающий на посохе огонек.

– Просто иди ко мне.

Я смягчился, развернул грани восприятия и погасил горящую на них свечу. Комната погрузилась в темноту. Положив посох у кровати, я продолжал сидеть в нерешительности.

– Когда слушаешь вполуха, мне кажется, что ты где-то невообразимо далеко, Ари.

Наверное, она продолжает улыбаться в полной темноте…

– Насколько далеко?

– До тебя не дотянешься.

Я придвинулся ближе, но, ощутив прикосновение ее руки, замер:

– Так достаточно?

– Хочу, чтобы ты перестал бороться со своими желаниями. Итак, я жду.

Обычно мужчины упрямы, будто ослы. Я не исключение, хотя и знаю, когда следует сдаться, пусть это и бывает крайне редко. Пришлось сесть рядом. Почти рядом.

Элойн обвила меня руками и притянула к себе с неожиданной силой:

– Молчи… Постарайся сейчас не корчить из себя остроумного мудреца. Пожалуйста…

Я-то собрался сострить, хотя Халим говорил мне не раз: не строй из себя умника, рано или поздно допрыгаешься. Но… как не уступить подобной просьбе? Пришлось прикусить язычок.

– Вот и молодец. – Она снова провела ладонью по моей шее, затем по щеке. Добралась до левого уха. – Когда у тебя это было последний раз?

– О чем ты?

– Когда ты последний раз позволял себе горевать по семье?

– Очень давно. Благодаря чему и могу рассказать свою жизнь в виде красивой истории, не избегая печальных подробностей.

Элойн потеребила меня за волосы и вдруг сильно дернула за прядь.

– За что? – сморщился я.

– Ты уходишь от вопросов. Ведь просила не умничать! Похоже, от дурных привычек избавляться чертовски сложно.

Я благоразумно промолчал, иначе она сочла бы меня либо за напыщенного умника, либо за упрямца.

Элойн продолжала перебирать мои волосы:

– Никто не запрещает тебе вспоминать о своей потере. История историей, а жизнь – жизнью. – Она притянула меня к груди. – Можешь поплакать, и никаких сегодня больше горящих свечек.

Откуда влага на моих глазах? Не вытер лицо после дождя?

Если Элойн и заметила несколько капель, скатившихся по моим щекам, то вида не подала. Она долго держала меня в объятиях. Помню ее нежный шепот – закрой глаза, поспи…

Хороший совет. Отчего бы к нему не прислушаться?

Я уснул.

22

Черная бочка

Наконец спит… Вот и хорошо. Элойн бесшумно поднимается и делает несколько скользящих шагов от кровати и мерцающего посоха. Времени у нее немного, и она быстро выскальзывает из «Трех сказаний». На улице тепло, луна спряталась за облаками. На время горькая правда истории сказителя и ее собственная ложь остаются позади.

Элойн бежит по булыжной мостовой, избегая тусклых отблесков свечей, горящих в окнах домов. Старается ступать в лужицы темноты – прятаться ей не привыкать. Редкие прохожие ее не замечают, и она сворачивает в тот самый переулок, по которому убегала от пастырей.

Останавливаться нельзя – опасно. Элойн ищет нечто древнее, словно первый вдох созданного Брамом человека, и почти наверняка способное ее убить.

Ищет