Андрей Белый. Между мифом и судьбой - Моника Львовна Спивак

не был воспринят с большим воодушевлением. В условиях «военного коммунизма» писатели были вынуждены, нередко ради элементарного выживания, устраиваться на работу в советские культурные учреждения. Служба отнимала время, физические и душевные силы, которые при других условиях могли быть потрачены на то, чтобы писать «дневники» для «Записок мечтателей». Красочно и лаконично сложившуюся ситуацию охарактеризовал в дневниковой записи за 20 декабря 1918 года Г. Ф. Кнорре:

Мулин журнальчик волнует меня, мучит сознание, что помочь не могу: господа литераторы переживают все кризисы, и Аполлон к священной жертве их покуда тщетно призывает. Да будет «Алконост» успешен, как сейчас — и впредь, и да найдет он жрецов новых и достойных его уже славного имени[655].

От выматывающей работы страдали все. Блок, например, в записных книжках периодически прерывал бесконечные перечисления текущих дел и обязанностей жалостливыми возгласами: «Отчаянье, головная боль; я не чиновник, а писатель» (запись за 2 октября 1918 года[656]); «Полное отчаянье, не знаю, как выпутаться из грязи председательствования» (запись за 17 ноября 1918 года[657]); «Ужас! Неужели я не имею простого права писательского?» (запись за 21 ноября 1918 года[658]) и т. д.

Белый вел себя более эксцентрично.

Андрей Белый витает в теориях, планах, увлекается строительством нового искусства в общегосударственном масштабе и, вместе, горько сетует на необходимость служить и отвлекаться от основной работы жизни своей «Записок чудака», перед которыми, по словам его, — «Петербург» — лишь эскиз. «Записки чудака» — это «Петербург», но в мировом масштабе. Витает, говорит, воспламеняется и вдруг — восплачет о бедственном своем положении, о жене, сидящей без денег в Швейцарии. <…>. Белый настолько удручен невозможностью спокойно творить, что собирается даже подавать докладную записку куда следует о том, что признаются ли писатели — художники самоценными или они для получения прав гражданства должны идти в дворники, грузчики, подметальщики. «В государстве Платона — поэты изгонялись. Как же думает нынешнее государство?»,

описывал его состояние Г. Ф. Кнорре (запись в дневнике за 9 ноября 1918 года[659]). На то, как служба отвлекает его от прямого писательского долга, Белый жаловался и Иванову-Разумнику, и другим корреспондентам. Более того, сложившуюся ненормальную ситуацию он сделал важной темой своего публицистического творчества, посвятив ей эссе «Дневник писателя (Почему я не могу культурно работать)», написанное в феврале 1919 года для второго-третьего номера журнала. Не обошел он эту проблему и в краткой заметке «Вместо предисловия» к эпопее «Я»:

Автор, стесненный в объеме, стесненный во всех возмещениях отдаться своей единственной теме, будет бороться с условиями существования писателя для того, чтобы все-таки попробовать работать. <…> автор подчас падает под бременем работы, ему чуждой; он месяцами не имеет возможности сосредоточиться <…>. Если ему не удастся по внешним обстоятельствам углубиться в подлинное дело своей жизни, то он положит перо и откровенно заявит читателю о невозможности русскому писателю в настоящее время работать над крупным произведением: в таком случае автор согласится скорей чистить улицы, чем подменить основную миссию своей жизни суррогатами миссии: «животрепещущей», культурной работою, лекциями, статейками и тому подобными миниатюрами, от которых не остается следа и к которым автор чувствует всерастущую неприязнь. <…>. Автор не станет заниматься этими второстепенными для него делами и — предпочтет чистить улицы[660].

И тем не менее именно Белый, несмотря на обстоятельства, мешающие «культурно работать», с самого начала обещал Алянскому и моральную поддержку, и активное участие в журнале в качестве автора. Более того, он обещания сдержал: «Как журнал? — писал он Алянскому 17 февраля 1919 года. — Продолжаю им „увлекаться“, вижу все больше и больше, что он нужен; все другое — „марево“ <…>»[661].

На эти важные и лестные слова Алянский ответил 19 февраля благодарственным письмом:

Глубокоуважаемый и дорогой Борис Николаевич! Сегодня получил Ваше письмо. Вы очень обрадовали меня тем, что не остыли к журналу. Лично для меня это единственная цель, и я забросил все и гоню по мере сил журнал[662].

Белый продолжил «радовать» издателя, заполнив «Записки мечтателей» более чем наполовину прозой и публицистикой, определив своими текстами лицо журнала. В письме от 19 февраля 1919 года — то есть еще до выхода первого номера — Алянский уже перешел к обсуждению с Белым содержания второго и третьего выпусков журнала, согласовывал технические вопросы и общую структуру издания:

Для дальнейших №№ журнала хотелось, чтобы «Записки чудака» можно было делить на порции в 3 листа. Это значительно облегчит и ускорит выход каждого последующего №. Я полагаю, что для этой цели журнал придется выпускать листов по шесть (6) в номере, причем не меньше половины всего журнала должна занимать следующая часть «Записок чудака». Статьи же Ваши обязательно нужны[663].

То, что именно на Белого и, видимо, только на Белого можно опереться, Алянский понял еще в середине декабре 1918 года, когда заказывал ему вступительную статью к первому номеру. А к середине февраля 1919 года лидирующая роль Белого стала несомненна. 19 февраля 1919 года Алянский писал ему:

<…>. Это вполне естественно, что Вы будете доминировать в журнале, ибо другие сотрудники еще не заразились Вашим желанием писать. <…> Вам же я, Борис Николаевич, бесконечно благодарен. Вы открываете новую страницу в литературе, и я всеми силами буду помогать Вам эту страницу разворачивать[664].

Примечательно, что в этом письме Алянский с горечью констатировал, что «другие сотрудники еще не заразились <…> желанием писать», и выражал надежду на то, «что после 1, 2<-го> номеров и другие раскачаются». Ситуация была, видимо, критическая. Напомним, что еще 9 января 1919 года Кнорре писал о том, что Алянский «думает выпустить журнал в самое ближайшее время». Однако к февралю еще не было ни статьи Иванова, ни статьи Блока. В этой связи, видимо, начал иссякать даже безграничный оптимизм Алянского. В его оценке деятельности писателей «Алконоста» стало чувствоваться раздражение: «<…> впрочем, если и не раскачаются, пусть на себя пеняют».

Справедливости ради отметим, что Иванов «раскачался» достаточно скоро. В дневнике Блока 1 апреля 1919 года отмечено получение корректуры ивановской статьи «Кручи: Раздумье первое: О кризисе гуманизма. К морфологии современной культуры и психологии современности»[665]. А вот с получением материала от Блока и ряда других приглашенных Алянским потенциальных авторов «дневников», «записок» и «раздумий», как кажется, возникли проблемы. Забегая вперед, отметим, что некоторые из них так и не удалось разрешить. Так, например, быстро приготовить небольшой