Сибирские сказания - Вячеслав Софронов

И силой его Бог не обидел, и работы он не боялся. В драке супротив него хоть пятерых ставь, а все одно не уступит, свое возьмет. Коль на Масленую неделю из соседней деревни мужики да парни на кулачках драться к нам на гору придут, то наши мигом Семена кличут, к нему за подмогой бегут, на горку зовут.

Выйдет Семка наперед своей стенки, рукавицы на ручищи натянет, шапку поправит, глянет соколом, мужики соседские и робеют, любого с ног сбивал, на землю клал.

Он и в работе сил не жалел, себя не щадил, что в руки попадет, то на своем горбу и тащил. Бывало в лес пойдет, березку свалит, сутунок в обхват толщиной на плечо положит и на двор несет, земля под ним прогибается.

Только вот с бабами Семену не везло. Одну взял в жены, а она оказалась не работящая, а гулящая.

Не скрасил девку ни венец, ни молодец, ни старый отец. Не гляди на лицо, а гляди на обычай. Дом покупай крытый, кафтан шитый, а жену непочатую. И года Семка с ней не прожил, сбежала с торгашом заезжим-проезжим. Только ее и видели.

Взял другую, тихую да смирную. А у нее другая беда, не ее вина: родители ни прясть, ни ткать, ни хлеб посадить не научили. Отправил Семен ее обратно в отцовский дом. Стал один жить.

А тут приехала в гости к кому-то городская девка, ростом высока, лицом бела, всем хороша. Семке она сразу поглянулась. Познакомились на посиделках, как водится. Ту Варварой звать. К себе в дом ее пригласил, посидели, чайку попили, друг с дружкой поговорили.

Семен ее и спрашивает:

– Пойдешь за меня замуж? Люба ты мне.

Она ему:

– Не-е-е… Я в городе жить привыкла, сладко есть, долго спать. А тут корову подои, хлеб посади, тебя накорми, обшей, обстирай, да еще себя соблюдай в чистоте, в строгости. Не по мне эта жизнь.

Семен и говорит:

– А я тебя украду, выкраду, сюда привезу, на замок закрою. Любить буду.

– За такое дело могут и в тюрьму посадить, на каторгу проводить. Не боишься?

– А я не дамся, убегу!

Посидели так, пошутили промеж собой, да и укатила Варвара в город, про Семку, видать, забыла, на том все дела и кончились. Тот не мой, кто уехал домой. Хороших много, да милой нет.

Но уж по Варваре Семен больно печалился-кручинился, ажно лицом черен стал. По деревне идет, ни на кого не глянет, слова не обронит, не остановится, не поздоровается. Кручина всем бедам причина. Силою любовь в дом не загонишь, себя уморишь, людей насмешишь.

Несколько ночей с того случая не спал Семен, у окна сидел, на улочку глядел, думу думал: может, Варвара переменится да к нему сама и заявится. Да куда там! Городскую девку в деревню калачом не заманишь, ничем не обманешь.

На пятую уже ночь сон Семена сморил, глаза смежил, тяжкую думу прочь отогнал, уснул мужик. Только за полночь уже просыпается вдруг, будто кто его в бок толкает, в затылок дышит. Продрал глаза, рукой пошарил и точно… спит кто-то рядом. Он соскочил, огонь запалил, на койку глянул, а там лежит махонький мужичок, размером с полено, не боле. Головка лысенькая, красненькая, кожа сморщенная, глазки-щелочки едва видны, а носа и вовсе не найти. Рубаха на нем тканая, до самых пят, а боле ничего нет.

Семен к нему подошел, пальцем ткнул, а у того и костей вовсе нет. Мягкий весь, как теста шматок.

Тут мужичок как запищит, заверещит, словно режут его:

– Ты, тудыть тебя, разтудыть, мать твою за ногу, чего дерешься?! Чего тычешься?! Али не признал, кто я есть?

Семен глядит, дивится:

– Да откудова я тебя знать могу? Брагу вместе не пили, щи с одной миски не хлебали. Кто таков?

– А ты получше глянь-погляди, а потом чести. Вот бабы меня сразу признают, отличают, а ты…

Молчит Семен, в башке скребет, никак в толк не возьмет, кто таков гость ночной, ростом небольшой.

А тот подзуживает его, подначивает:

– Эх ты, а в руках ты чего держишь, когда на двор по малой нужде идешь? Так узнал, признал?

Вовсе худо Семену сделалось, кровь в голову ударила, звон колокольный пошел. Мыслимо ли дело, чтоб какой-то хрен к нему в гости посередь ночи пожаловал, рядом спать улегся.

– Так я тебя не звал, не приглашал. Чего заявился? Не нужен ты мне вовсе, проваливай подобру-поздорову.

– Как же не приглашал?! А про Варвару кто мечтает-сохнет? Не ты разве? Вот и решили мы тебе помощь оказать, с девкой норовистой совладать.

– Да кто это мы? И сам ты кто таков будешь?

– Как меня зовут-величают, ты и сам знаешь, понимаешь. А по-научному будет Фалес, по отчеству Нудилович. Я среди всех других самый главный считаюсь. Шибко ты нам, Семка, понравился-поглянулся, вот и решили твоей беде помочь, пособить с девкой сладить, справиться.

– Это как же ты мне помочь собираешься? Мне в энтом деле помощь ничья не нужна. Все одно ничего не выйдет, не сладится.

– Дурак ты, больше никто. Бабу только раз силой возьми, а уж потом она твоя всю жизнь будет, помяни мое слово. Они же ласкового обхождения не знают, не понимают. Люби жену, как душу, тряси, как грушу, бей, как шубу. И весь сказ про тот рассказ.

Семка тут осерчал, вспыхнул весь:

– Ты Варвару не трожь, не позволю всякому злыдню пакостные вещи говорить, забижать ее. Понял?

– Понял не понял, а весь помер. Тоже мне барин-боярин! Тьфу ты, ну ты, ножки гнуты!

Сам с девкой справиться не мог, а туды ж, заступается. Да она тебя и не стоит. Ты вон какой видный, работящий, а она белоручка, нежная ручка. Сам не смог, так я помогу, все за тебя обрешу, сделаю, обстряпаю.

И исчез, как и не было его вовсе.

Семка на печку кинулся, под койку залез, в печь заглянул – пусто. Был да весь вышел его гость. Может, приснилось мне это все, Семка думает. Сидел, сидел, уже и светать начало, птички запели. Решил он с горя баньку истопить, попариться, дурь всякую выгнать с себя.

Взял ведра, потопал на речку. Воды натаскал, печку разжег, обратно в дом повернул, на крыльцо взошел, и почудилось ему, будто говорит в избе кто-то. Постоял, послушал… точно, голоса в горнице. Открывает дверь, глядит… а на лавке Фалес сидит, ножками малыми подрыгивает, песенку мурлыкает. В чистую холщовую рубаху обрядился-вырядился, красным пояском подпоясался.

Поднял Семен глаза вверх, а с печки на него Варвара смотрит, голубыми глазищами хлопает. Испуганно так глядит и никак понять-сообразить не может, как она в Семкиной избе оказалась-очутилась, на печь завалилась. На самой только рубашка ночная, вышитая цветочками желтенькими.

Семена увидела и заголосила, запричитала:

– Семушка, как я сюда попала? Али и вправду выкрал, слово свое сдержал? Так я тебе откроюсь – сглаженная я, порченая. Соседка на меня заговор наложила, замуж идтить запретила. И никто мне теперича не люб, не нужен. Кровь меня совсем не греет, холодно мне и в жаркий день. Никто мне не нужен, ни к кому сердце не лежит. Душа не летит. Так, верно, и помру в девках.