Дар берегини. Последняя заря - Елизавета Дворецкая

– Ты даешь мне слово, что примешь виру за него? – Хвалимир прямо взглянул ему в глаза.

– С ним должны погибнуть все его люди. Тогда я останусь в Киеве единственным, кто в силе, и смогу принять виру. Если кто-то вернется и будет подбивать народ к мести… Или если Ингер вырвется – я ничего для вас сделать не смогу. Мне самому еще родство с вашими припомнят. Мы с тобой в одной упряжке теперь, Хвалимир-Мал, князь древлянский, – или вывезем, или оба сгинем.

– Так может, – Хвалимир с намеком прищурил один глаз, – и подсобил бы, коли так? У тебя отроки бывалые, оружие хорошее, а у меня что – чащобы с рогатинами…

– Нет, – твердо ответил Свен. – Я ему меч целовал. Он меня обобрать и унизить хочет, защищать себя я вправе. А меч на него не подниму. Это твое дело, ты ему клятв не давал.

– При нем будет две сотни?

– Две с половиной – еще гриди. Да неужели ты во всем своем краю четыре-пять сотен ратников не наберешь? – с досадой воскликнул Свен. – Отрежете на дороге, кругом лес, сугробы, деться будет некуда. Обстреляете издалека, потом кольцо сожмете, и все! Если не справитесь, так…

– Справимся! – Хвалимир тоже раздосадованный, хлопнул ладонью по столу между ними. – Нас тоже не в дровах нашли! Но мне нужно твое слово, что это не вызовет еще худшую войну!

– Если вы убьете всех, кто будет с ним, то пойти на вас сразу мы не сможем. Нам придется опять нанимать варягов и собирать ратников. Пука суд да дело, я займу стол моего отца, и когда ты пришлешь послов, сумею убедить киян, что Ингер был сам виноват и нужно принять мир. Это я обещаю.

– Поклянись перед богами!

Свен усмехнулся и показал ему меч у себя на плечевой перевязи:

– Мои боги у меня с собой!

Очень скоро погост Радомиль опустел – один отряд уехал на север, другой на восток, и еще до темноты медленно падающий снег засыпал все следы…

* * *

Каждую ночь, засыпая, Ингер в полусне видел Прекрасу. Одетая во что-то белое, она появлялась возле его изголовья и принималась расчесывать волосы, ниспадающие куда-то вниз, так что он даже не видел, где они кончаются. Размеренные движения гребня в ее руке производили тихий звук, похожий на шум далекой воды, одолевающей перекаты. Ингер не сразу вспомнил, почему этот звук кажется ему знакомым, и лишь через несколько дней сообразил: так шумела вода на броде близ Выбут, на реке Великой, где он впервые увидел Прекрасу. Это называлось словом «плеск». «А плеск в наших краях значит судьба», – как-то так говорил ему рослый чернобородый человек, тамошний перевозчик, в чьем доме он и нашел свою жену. Иногда Прекраса что-то пела низковатым, глухим, но очень приятным голосом, и Ингер засыпал, сладко, как младенец, – в чужом, холодном, едва протопленном доме, посреди заснеженной, покрытой глухими лесами чужой стороны…

Уже много дней, покинув Киев после игрищ Карачуна, дружина полюдья шла по реке Тетерев на запад, поднимаясь вверх по течению. Через каждый дневной переход стояли погосты, выстроенные еще Ельгом Вещим. В погостах дружина проводила обычно по два дня. С вечера заселившись в холодные, год простоявшие пустыми избы за тыном, топили печи, готовили еду, а наутро посылали по окрестным весям. К концу дня в погост собирались местные старейшины, Ингер принимал их, чтобы уговориться о дани. После той войны, что случилась в год его вокняжения, с каждого «дыма» брали по две куны, а со старейшины – три. Теперь же Ингер, помня о своей цели непременно посрамить Свенгельда, говорил древлянам так:

– Прежде, пока собирал с вас дань воевода Свенгельд, платили вы две куны: одну князю, одну воеводе. Свенгельд больше к вам ходить не будет…

Но не успевали древляне обрадоваться, надеясь, что дань будет уменьшена на ту воеводскую куну, как Ингер пояснял:

– В сей год возьму с вас три куны: одну мне, одну моей княгине, Ельге Прекрасной, одну сыну моему, Святославу. Сим летом был он пострижен и на коня посажен, теперь он наследник мой, а его мать – княгиня русская. Для них возьму по куне, помимо моей, чтобы знали вы и помнили, кто ваши владыки ныне и после.

Старейшины приходили в смятение и отказывались платить, ссылались на былой уговор и невозможность так враз найти еще одну куну, но Ингер был непреклонен. Позади древлян он видел Прекрасу: как в тех снах, одетая во что-то белое, она улыбалась и кивала, призывая его стоять на своем.

На следующий день принимали свозимую дань. Древляне платили по большей части мехами: одна куна – одна кунья шкурка, или две бобровых, или три лисьих. Не имевшие шкурок привозили кадушки меда, головы воска, жито, льняную и шерстяную пряжу, тканину, крицы сырого железа, которое древляне добывали из своей болотистой земли. Приводили скот – коров, овец, свиней. Если же до трех кун не хватало – что случалось весьма часто, – гриди отправлялись вместе с весняками. Забирали все, что могли найти: запасы зерна и овоща, скромные древлянские украшения – бронзовые колечки с одной-двумя бусинками. Если взять было совсем нечего, забирали кого-то из людей, отроков или девок. Через семь переходов в обозе образовалась кучка бредущих рядом с возами челядинов; мужчины шли со связанными руками, прикрепленные к возам, а женщины подгоняли скотину.

С обозом продвигались небыстро, и прошло полмесяца, прежде чем дружина добралась до крайнего погоста на Тетереве, откуда нужно было сворачивать на север. В том последнем погосте простояли три дня, пока гриди, взяв проводников из местных, искали выход к первому погосту на Случи. Свенгельд одолевал переход по лесу за один день – он знал эти края, – но Ингер не стал просить проводников у воеводы. Проводники же из древлян оказались так бестолковы, что два дня прошло в напрасных блужданиях по лесам. Стенкиль со своим десятком вовсе чуть не сгинул. После этого Кольберн предложил взять в ближайших весях заложников, по несколько человек, уверяя, что эта мера заострит ум остальных. Это помогло, и наконец весь обоз перебрался на Случь. По ней предстояло сделать три перехода к северу.

Здесь сборы пошли еще хуже. Редко кто приносил даже оговоренные две куны. Поиски в весях давали мало: ни скотины, ни птицы, запасы жита и овоща самые жалкие. Да и молодежи среди жителей не было.

– Где же ваши дети? – спрашивали гриди у стариков и старух. – Девки, отроки?

– Нету девок! – те разводили руками. – Одних замуж побрали, другие перемерли. А отроки ловы деют по зиме, до весны домой не воротятся.

– Дурачат нас, княже! – говорили десятские, возвращаясь в погост почти с пустыми руками. – Молодых попрятали, а за старух и полгривны греки не дадут!

– Уж не Свенька ли так разорил всех?

– Может, и он. Как еще он в этой чащобе по две куны с дыма брал?

Спрошенные, местные жители охотно подтверждали, что воевода Свенгельд разорил их непосильными поборами и за последние семь лет увел ы челядь всех годных работников.

Наконец, еще одним переходом через леса, перебрались со Случи на реку Иршу, приток Тетерева, извилистую, как змея. По ней двинулись в обратную сторону – на восток, к Днепру. По берегам, за невысокими обрывами, тянулись то березовые, то сосновые леса.