Исход - Элизабет Говард

– Арчи, мне кажется, я должна вам сказать кое-что. Я наконец переболела вами. Ох, грубовато звучит, да? Но я только хотела объяснить, что вам больше незачем беспокоиться. Естественно, я питаю к вам самые нежные чувства. Но отдаю себе отчет, как глупо все это выглядело из-за нашей разницы в возрасте. – И она очаровательно улыбнулась.

– Вот и ладно, – ответил он. – Хорошо, что вы мне сказали. Это произошло вдруг?

– По-моему, это происходило чрезвычайно медленно, но заметила я вдруг. И мне очень жаль. Что я поняла, так это как вам, наверное, было плохо. А я думала, что плохо только мне.

– Нет-нет, – возразил он. – В каком-то смысле это даже хорошо, что для начала вам попался безобидный старый пень вроде меня, а не какой-нибудь мерзкий подлец.

– Вовсе вы не старый пень! Знаете, Арчи, я в самом деле считаю, что вам обязательно надо на ком-нибудь жениться. То же самое я и папе твержу. Я вот о чем: наверняка найдутся тысячи женщин средних лет, чьих мужей убили на войне и которые не прочь выйти за одного из вас.

– Ох, Полл! – В его воображении вереницей выстроились женщины средних лет в непременных черных кофточках, все как одна с таким видом, будто бы взять в жены – самое меньшее, что он мог для них сделать. – Вам вовсе незачем опекать меня. Вы, наверное, удивитесь, но на самом деле и я был безнадежно влюблен, так что представляю, каково это, и хотя я тоже уже переболел, у меня еще сохранились романтические представления о том, что сначала надо влюбиться без памяти, а уж потом жениться. И потом, я лет на семь моложе вашего отца. Вообще-то, – добавил он, заметив, что последнее замечание прозвучало довольно обиженно, – это ничего не значит. Полагаю, ваш отец согласился бы со мной во многом.

Она сконфузилась, густо покраснела и чуть не расплакалась, без конца извиняясь.

– Когда ты молод, так трудно воспринимать тех, кого хорошо знаешь как обычных людей, – призналась она. – Особенно родителей. Но вы не родитель, Арчи, вы всегда были нашим другом, поэтому в вашем случае мне нет оправдания. Так что, – отважно закончила она, – надеюсь, вы найдете ту, в которую влюбитесь до беспамятства, – если вы этого хотите. Или не найдете, конечно, если нет.

Гораздо позже, вернувшись домой после ужина с Клэри, который, при всех его плюсах и минусах, показался ему удачным, когда Арчи просмотрел почту, разложил вещи и принял ванну, у него вдруг мелькнул вопрос, найдет ли он вообще кого-нибудь, или же, несмотря на его слова в разговоре с Полли, он уже достиг некоего порога, за которым все, что он принимал как должное, все, во что он верил и чего хотел, становится уже невозможным. Лежа в темноте, он сумел признаться самому себе, что не желает прожить остаток своих лет в одиночестве, и с тревогой задумался, не заставит ли это желание его – как, возможно, и бедного Хью – довольствоваться тем, кто, по крайней мере, надежно будет рядом.

Он сидел в кабинете, который мысленно все так же называл отцовским. Ничего менять в нем он не стал: прежним был громадный стол, шкафчик для напитков из древесины кальмии, полный красивых графинов и хрустальных стаканов, ряды желтеющих фотографий в рамках: сотрудники компании возле гигантских бревен, грузовиков первых марок, даже одной подводы на конной тяге, нагруженной древесиной; всевозможные вековые деревья-гиганты, поразившие воображение Брига в Кью, или в каком-нибудь поместье, или в дендрарии; он сам верхом на разных лошадях; снимки членов семьи, в том числе два, на которые Эдвард поглядывал чаще прочих – запечатлевшие его самого и Хью в военной форме перед самым отъездом во Францию в 1914 году. Одним из многочисленных ужасов войны стала постоянная тревога за Хью. Он помнил их удивительную встречу, после которой они оба пробыли во Франции несколько месяцев, но не поддерживали никакой связи, – тогда их лошади заржали, узнав друг друга на дороге у Амьена. И еще одну, когда Эдвард услышал, что Хью ранен и в госпитале, сумел как-то добиться увольнительной, добраться туда и проведать беднягу. Как он был потрясен в тот раз его видом – голова и рука перевязаны, лицо осунувшееся и белое, и даже когда он улыбался, глаза оставались затравленными. Эдвард ощутил тогда такой прилив любви к нему, что перед уходом, осознав, что может больше с ним никогда не увидеться, поцеловал брата. Ни тот ни другой ни тогда, ни когда-либо даже словом не обмолвились о том, в каком побывали аду, но помнили, что оба прошли его, и это укрепило узы между ними.

И вот теперь этот страшный раскол. Хью осуждал его уход от Вилли к Диане, и это его злило; казалось, он, Эдвард, ничего не в силах с этим поделать. Он был не просто зол, но и глубоко уязвлен. Они с Хью всегда стояли друг за друга; да, иногда спорили – Хью упрямый чертяка, – но в итоге договаривались. Вместе работали, вместе отдыхали, вместе проводили много времени за шахматами, гольфом и сквошем. Теперь ему казалось, что за всю жизнь у него не было человека ближе, чем Хью.

Несколько минут назад Эдвард позвонил ему по внутренней связи, узнал, что он вышел, и вспомнил о вечеринке в честь мисс Пирсон. И решил не ходить туда. «Он не хочет видеть меня там», – горестно думал Эдвард. Когда он поднимался из-за стола, в дверь постучали, вошел Тедди. Эдвард был настолько рад ему, что предложил выпить: «Только по-быстрому, а то мне скоро пора по делам».

Тедди не стал отказываться.

Доставая виски, Эдвард думал, каким поразительно похожим на него вырос Тедди: те же вьющиеся волосы, те же голубые глаза, даже усы похожи. Правда, вид у парня был усталый – видно, сказывался длинный и трудный рабочий день (он велел Хартли не давать Тедди спуску – не только никаких поблажек, но и спрашивать с него строже, чем с работников, которые не носят фамилию Казалет), да еще жена, ненасытная в постели, как он подозревал. На прошлой неделе он взял их обоих с собой на ужин с Дианой, а потом на танцы, и, танцуя с Бернардин, понял, что она падка на мужчин.

– Дома все хорошо?

– Да, спасибо.

– А на работе? С новым начальством ладишь?

Хартли на неделе перевели в Саутгемптон.

– Пожалуй. Я как раз об этом и хотел с тобой поговорить.

– А-а. Ну и?.. – Он сразу насторожился.

– Тут такое дело… хорошо бы узнать, когда платить мне начнут побольше… – Во время короткой паузы Тедди встретился с ним взглядом и отвел глаза.

– Мальчик мой, да ведь ты работаешь у нас всего – сколько там? – три месяца!

– Помню. Так-то оно так. Просто счета за электричество и газ приходят, а мне нечем оплатить их.

– Тебе известно, что ты получаешь гораздо больше, чем большинство новичков на работе, в которой они ничего не смыслят. И намного больше, чем многие получают за всю свою трудовую жизнь.

– Знаю, папа. Ну, по крайней мере, представляю.

– Тебе достается больше, чем тем футболистам, которые грозились устроить забастовку. Сколько они требовали – кажется, семь фунтов в неделю? Ну а ты, если память меня не подводит, получаешь девять. Этого тебе определенно должно хватать, дружище Тедди.