Быть войне! Русы против гуннов - Максим Кисляков

– Вот это другой разговор, – вдруг оживился Дажин, хлопнул в ладоши, и в зал вбежал отрок, в руках писало и кусок ровной бересты.

Князь принял из его рук бересту и посмотрел пронзительно на Тагулая, тот глядит на него немигающим взором. Князь принялся писать, хмыкнул, глаза остро глянули на гунна, холодным голосом проговорил:

– Но взамен тогда и вам мое условие – сбавить дань, которую вы получаете с антов и боруссинов. Поговаривают – обираете их как липку…

Эти слова будто палкой меж ушей пришлись Тагулаю. Он не ожидал такого поворота. Что ему ответить на это? Малейшая оплошность в разговоре – и не сносить ему головы. Не за смягчением дани ведь отправил его хан к мерзким урусам.

– Прости, светлый князь, но… я не могу… хан не дал мне позволения говорить о дани… Хотя я могу обсудить твое пожелание с моим господином… – неуверенно вымолвил Тагулай.

Дажин усмехнулся и отдал стоявшему неподалеку отроку бересту и писало.

– Ну, значится, и подпишем, когда получишь ответ. Чего торопливую напраслину пороть? Кстати, а отчего сам хан не пожаловал ко мне? Аль я не достоин его визита?

– Ты ведь знаешь, светлый князь урусов, у хана, как у вас говорят, дел по горло. А одной, хоть и великой, головы хана на все не хватает… Как и рук… Вот и был отправлен я…

– Да, быть может, и так… – задумчиво произнес Дажин, глаза его иногда поглядывают на Тагулая все тем же леденящим кожу и душу взором. Тот силится не оплошать – не отвести взора. Наконец князь заключил: – Ну что ж, я должен хорошенько обдумать ваше… признаюсь откровенно, удивительное для меня предложение о торговле. Слово свое скажу завтра.

Дажин поднялся с трона, коротко кивнул. Огорошенный Тагулай наконец опомнился, тоже ответил поклоном.

– А пока прошу отдохнуть с дороги, вкусить моей скромной снеди, – предложил князь гунну. – Ибо гостя накормить и напоить – первейшее дело! Правда, сам не смогу составить тебе, дорогому гостю, компанию. Прошу сердечно простить – дела государственные не ждут! А вот завтра и закатим пирушку, не возражаешь, досточтимый Тагулай, советник хана Ухтамара? Заодно и поговорим о делах наших, расскажешь побольше о своем народе. Уж больно в последнее время интересен мне стал ваш народ.

Князь бросил взгляд на ошеломленного гунна, холодно улыбнулся и направился к выходу, красные сапожки чеканят уверенный шаг по каменному полу. Уже в дверях бросил:

– Подумать только! Вчерашние степняки и вдруг торг хотят вести с ромеями! Ну что ж, может, и пособим маленько…

Вдруг Тагулай не удержался и бухнул вопросом:

– А быть может, твой наследник разделит со мной твои съедобные дары, светлый князь? Почту за честь сидеть за одним столом с легендарным сыном предводителя всех славян?

Дажин замер в дверях, стал медленно поворачиваться, на лице холодное спокойствие, хотя гунн приметил – его вопрос, точно молот рухнувший на голову, застал Дажина врасплох. И он сейчас всячески старается скрыть свое удивление, тянет рот в улыбке.

– Легендарного? – переспросил князь. – А разве про Буса уже легенды ходят?

– Всем известно, твой наследник родился в Падающую звезду, у нас говорят – быть ему великим.

– Ух ты, прям так и глаголют у вас, у гуннов? Что ж, вы меня с каждым разом все удивляете и удивляете, а удивительней всего то, что приятно удивляете.

Дажин рассмеялся. Тагулай тоже улыбнулся. Однако через мгновение князь добавил серьезным тоном:

– Нет, у него сегодня есть дела, которые не терпят отлагательств, прости еще раз, досточтимый Тагулай. А завтра… завтра, думаю, мой сын почтит нас, стариков, своим вниманием. Буде, конечно, Бус, про которого уже и легенды ходят, чуточку исполнительней.

Дажин вновь звонко рассмеялся, смех серебром отражается от стен и теряется где-то в дальних коридорах княжьего терема. У Тагулая отлегло на сердце. Он встал и поклонился:

– Благодарю тебя, великий князь урусов, за щедрость и мудрость твою.

– А ты не торопись благодарить меня, – с улыбкой произнес Дажин, но Тагулаю голос показался холодным, как глыба льда. – Вдруг моя стряпня тебе не придется по душе.

Когда дверь за Тагулаем в его гостевых покоях замкнулась, он погрузился в мысли. Длинный разговор с князем с треском провалился, и Тагулай ничем не смог поддержать интереса князя. Уж от кого-кого, а от себя такого советник хана никак не ожидал. Впрочем, не велика потеря – завтра он вновь вернется к совершенно пустому разговору о торговле с ромеями.

Гунн медленно опустился на пол, по прывычке сел, поджав под себя ноги, перед серебряным тазом. Хотя так уж и с треском провалился разговор, продолжает перекатывать как вода речные камешки мысли Тагулай. Теперь Дажин озадачен глупым гуннским предложением о торговле с не менее ненавистными ромеями как минимум до завтра, а за это время можно при умении пол-Кияра перерезать в их кроватях…

В глубокой задумчивости степняк опустил руку в таз с теплой водой и пальцами принялся водить по кругу. Еще один вопрос не покидает голову Тагулая, бьет словно молотом: справился ли Тильх? Ведь куда ни ткни – всюду урусские мордовороты. Советник хана тяжело вздохнул, плеснул водой из таза на пол. Он понимает, что от его успеха зависит не только судьба гуннов. Что она ему? Своей головой рискует… Гнев Ухтамара ему известен, и никакие слова или увещевания его не остановят…

Тяжелые мысли медленной вереницей потекли в голове Тагулая. Он подошел к окну и отворил ставни, послышался едва уловимый звон прозрачной слюды. Вечерний воздух ворвался в комнату. Тагулай глубоко вздохнул, веки от удовольствия опустились, улыбка скользнула по губам. Однако он тут же прервал порыв наслаждения. Брови тяжело опустились на переносицу. Он пусть и бывший раб, но все же степняк – а потому воздух гор для него вреден. Здесь он чист, как талая родниковая вода, с каждым вдохом бурлит кровь, силы сами вливаются в мышцы. А там, далеко внизу на степных просторах, разве что пыль дорожная. Но привыкнуть к хорошему – хуже любой болезни. Как потом жить?

Тагулай с силой толкнул ставни, послышался звон – слюда искрами брызнула с оконца. Лицо советника вдруг побагровело, нижняя губа затряслась, он схватил стоящий на столе кубок и бросил в окно, по комнате вновь пролетел звон. Тагулай зарычал в бессильной злобе, трясущиеся руки сжимают массивный подсвечник из бронзы, металл играет золотистыми искрами в отблесках заката: еще мгновение – и резной ствол с двумя свечами в ветвях разнесет вдребезги изящное оконце. Но рука на замахе замерла – в разбитом слюдяном оконце на самом видном месте в граде возле невысокого деревца вкруг пляшет молодежь, обнаженные мужские тела в последних лучах солнца играют мышцами, невесомые платья еще больше подчеркивает все прелести женских фигур. В центре хоровода голый по пояс по кругу, как простой мужик, ходит сам князь Дажин! Шрамы на спине и руках выделяются белесыми отметинами на загорелой коже. В руках огромный каравай, каждый поочередно отламывает кус и съедает. Следом за ним по кругу пускают сосуд с хмельным напитком – братину.