Жестокая любовь государя - Евгений Сухов

Иван не бранился, воспринимая поведение царицы как причуду, а когда она склонялась над кроваткой, заглядывался на ее стройное крепкое тело, не утратившее былой свежести даже после рождения детей. Мужское желание от этого созерцания становилось сильнее, и он долго не выпускал из объятий жену.

Иван Иванович рос пострельцом. За ним требовался особенный глаз, и в баловстве юного царевича бояре угадывали породу, признавая, что таким неспокойным был и Иван Васильевич.

Федор Иванович находился пока только в люльке, но голос его оттого не становился тише, и он, крепчая, орал на весь дворец, заставляя поверить всех бояр в Москве, что положение Захарьиных как никогда прочно.

С величием рода Захарьиных теперь считались и князья Шуйские. Однако на лавках в Боярской Думе тесно было двум великим родам, и Григорий Юрьевич все болезненнее ощущал локотки недругов.

Примечая усиливающееся влияние Захарьиных, бояре между собой зло шептались: будто бы все окольничие из рода Захарьиных-Кошкиных, они же воеводы, они же кравчие. Даже на охоте царь желал рядом с собой видеть кого-нибудь из Захарьиных.

Одним из первых неудовольствие стал высказывать Петр Шуйский. Он и ранее Захарьиных не жаловал, а когда они ото всех отгородили государя, боярину стало невтерпеж. За плату он науськивал на противный род бродяг, которые вслед Захарьиным кричали срамные слова, бросали навоз в спину, а однажды с полдюжины нищих обваляли старшего сына конюшего в грязи. Григорий пожаловался государю, и Иван велел учинить сыск. Однако далее головного дьяка дело так и не пошло. Выпороли для острастки пару бродяг на площади, на том и закончилось.

Захарьины, подозревая, откуда исходит лихо, затирали младших Шуйских, подговаривали государя не давать им высоких чинов и норовили держать вдали от дворца — где-нибудь в слободах, куда царь наведывался редко. А чаще давали отворот совсем, ссылаясь на то, что окольничих в Думе с избытком, а стало быть, молодцам следует еще подрасти. А однажды, в сердцах, Григорий огрел отрока Шуйского плетью лишь за то, что тот не отвесил ему поклона.

Даже Дума стала местом горячих споров, которые частенько завершались рукоприкладством: супротивники колотили друг друга в присутствии государя, таскали за волосья и брады. А Иван, который всегда был охоч до забавы, не разрешал боярам растаскивать разгоряченных спорщиков, а потом под веселое хихиканье холопов давал в награду победителю горсть серебра из собственных рук.

Так и уходили порой с Думы высокие чины с расцарапанными лицами и с разорванными кафтанами.

А однажды, смеха ради, Иван Васильевич призвал к себе Захарьиных и Шуйских и во всеуслышание объявил: у кого будет больше пузо, того он и сделает конюшим. И бояре, вбирая в себя поболе воздуха, выпячивали животы, стараясь угодить государю. Этот день был праздником для челяди, которая сбежалась со всего двора и наблюдала за тем, как родовитые бояре дуются, красные от натуги.

Первым оказался Григорий Захарьин, который снискал похвалу государя, ему же остался и Конюшенный приказ.

С этого дня и начался самый разлад в Думе, которая вскоре разделилась на сторонников Григория Захарьина и Петра Шуйского.

Горячим приверженцем Петра Шуйского был Василий Захаров.

Думный дьяк приехал к боярину за полночь. На двор заезжать не стал, привязал коня у ворот и окликнул вратника:

— Ну чего гостя не встречаете? Отворяй ворота!

В пристрое для челяди вспыхнула лучина, а потом факел ярко осветил двор, и ворота отворились настежь. — Проходи, Василий Дмитриевич, коня твоего я на двор велю отвести. Чего ему подле ворот стоять! — оказал честь гостю хозяин. Не каждый думный дьяк на двор боярина с конем хаживает. — Татей в Москве полно, увести могут. Давеча тут видел двух бродяг, шастают из конца в конец! Надо бы Петру Ивановичу напомнить, чтобы стрельцов к дому приставил, а то ведь эти бродяги и хоромы подпалить могут. А тебя Клуша проводит, дожидается уже Петр Иванович. Эй, Клушка, чего гостя ждать заставляешь! Веди его к батюшке!

На окрик дворового выскочила девчонка-подросток, которая потянула Василия за рукав и потребовала:

— Идем за мной, господин!

Петр Шуйский встретил Василия у двери, приобнял за плечи и отвел в горницу.

Несмотря на поздний час, гостя дожидались: за столом сидел Иван Шуйский и лакомился парной говядиной. Федор Шуйский-Скопин сидел на лавке и гладил рыжего кота, который, подняв хвост, снисходительно принимал ласку.

— Проходи, Василий, чего же ты оробел? Свои здесь, — подбодрил хозяин. — Или братьев моих не узнаешь? Марфа, — окликнул Петр сенную девку, — налей гостю в ковш медовухи. — И, уже оборотясь к Василию Захарову, добавил: — Без хмельного пития никакое дело не зародится. Поговорим малость, а там и заночуешь у меня.

Василий ковшик с медовухой не допил — сделал несколько глотков, смахнул капли с усов и бережно поставил его на край стола.

Петр Иванович обхаживал думного дьяка, как девку — за плечики приобнимет, доброе слово на ушко шепнет:

— Давно у нас такого мудрого дьяка в Думе не было. Царь тебя затирает, все Выродкова нахваливает, но только куда ему до тебя! — Голая лесть Василию была приятна — улыбнулся он сладенько, а боярин продолжал: — Мы, Шуйские, всегда дружбой были сильны. Одного тронь, так другие все поднимутся. А кто с нами в ладу жить не желает, так мы его со света сживаем, а другов наших чтим, как братьев! — повернулся Петр к родичам.

Иван на мгновение оторвался от жирного куска, выковырял из середины косточку и метко швырнул ее в корыто.

— Верно, брат, стоим мы друг за дружку, как псы. Глотку разорвем любому обидчику.

— Верно говоришь, Петруха, — поддакнул и Федор, шлепком отшвырнув от себя в сторону кота.

— Вот увидишь, мы Выродкова уморим, тогда ты первый дьяк в Думе останешься. Ничто без твоего ведома не свершится.

— Спасибо, бояре. Чем же мне вас за такую честь благодарить?

Василий догадывался, что главный разговор будет впереди. Он с опаской смотрел, как кот стал полизывать ушибленный бок, и решил терпеливо дожидаться, что же скажут бояре далее.

— А чего благодарить? — удивленно расставлял руки в стороны Петр Шуйский. — Или мы не свои? Обижаешь ты нас, Василий Дмитриевич, — коснулась мягкая боярская ладонь острого плеча дьяка. — От души говорим — как же доброму человеку не помочь! Помянешь мое слово, ты еще окольничим будешь, — серьезно объявил Петр. — Вот такую шапку носить станешь!

— Спасибо, боярин, — искренне расчувствовался Василий, и глаз его невольно скользнул на табурет, на котором стояла величавая боярская шапка.

— Ты бы и завтра окольничим стал, вот только заковырка одна имеется, — сожалел Петр Иванович.

— Какая же, боярин?

— Захарьины все места позанимали! — осерчал князь. — В каждом приказе сидят. Как место окольничего освобождается, так они сразу своего родича ставят. Тем они и сильны! Вот как, Василий.