Скелеты - Максим Кабир

Превозмогая боль, Андрей похромал к номеру. Что-то кричала Ника. Шева скользила по коридору, щеря высеченный на плоской костяной плашке рот. В очерченных узором глазницах вращались глаза-шары.

Щелк… щелк… щелк… — крутились шарниры.

Андрей ввалился в номер, Ника захлопнула дверь и ринулась к одежде.

Щелк! Щелк! Щелк!

Андрей упал на колени. Он ждал, что коленные чашечки разобьются, точно фарфор или яичная скорлупа, из них выльется гнилой белок. Муравьи и крысы орудовали в полых костях, расширяли туннели в мясе.

Он таращился на дверь — сейчас она приоткроется, и желтая рука ощупает притвор.

Ника возникла в поле зрения, заслонила дверь.

— Уйди! — задыхаясь, выкрикнул Андрей.

Она отскочила к нему. На дверной ручке остался болтаться замок Лили. Незастегнутая дужка напоминала вопросительный знак.

Щелк!

Шева замерла напротив двери. По фанерованному шпону пробежали юркие ручонки.

Андрей оперся о кровать, приподнялся.

Полотно отделяло его от шевы, от детского вымысла, от болезни, мутировавшей в тарахтящую тварь.

Плотоядно клацали ребра. Дистанционно обгладывали ноги — по крайней мере, такое ощущение создавалось у Андрея.

Но проникнуть в номер шева не пыталась.

Замок запломбировал вход.

Расщелкнутый замочек без ключа.

Щелк-щелк-щелк!

Глаза Андрея и Ники проследили за перемещающимся звуком. Снова вверх, к потолку.

Щелк — оно умолкло. Боль прошла как по мановению волшебной палочки.

Ноги, целые, без единой ссадины, снова подчинялись Андрею. Он сел на постель, трогая свои колени. Запыхавшаяся Ника припала к стене.

— Оно не войдет, — сказал Андрей. — Ты опять меня спасла.

— Ладно, — произнесла Ника, — еще пара встреч, и я свыкнусь с их существованием.

Она опустилась на кровать и крепко обняла Андрея. Их сердца колотились учащенно, в такт.

— Испортили нам все-таки вечер, — сказала Ника.

Открытый замок висел на незапертой двери.

А в коридоре под потолком, возможно, висела, как костяная летучая мышь, кукла из подростковых кошмаров.

Не выключая свет, они легли под одеяло, оплели друг друга руками и ногами и молча смотрели на замок. Когда в сухожилиях начинало покалывать или ныть под коленкой, Андрей знал: это кукла меняет позу, устраиваясь поудобнее.

В первых солнечных лучах Ника сняла с него джинсы, и они, быстро, назло, занялись сексом.

Это было самое обычное утро, вереница доведенных до автоматизма рутинных действий.

В пять пятьдесят будильник заиграл мелодию из «Крестного отца». Напомнил о необходимости ковылять на шахту и зарабатывать деньги для семьи. Трофимов прижался к жене и пробормотал:

— Боже, какой хороший сон мне снился.

— А мы там были? — сонно поинтересовалась жена, имея в виду себя и их будущего малыша, Костю или Мирославу.

— Ты позвонила из роддома и сказала, что ребенок — моя копия.

— Нос как у тебя? — затревожилась жена.

— Что ты имеешь против? — насупился Трофимов.

В это самое время четырьмя этажами выше журналист Ян Смурновский опустил лицо в грудную клетку супруги, и выкорчеванные ребра растянули его щеки. Высунув язык, он лизнул горячее сердце. Лужа крови натекла до самых ступней женщины. Конечности раскинулись, она напоминала человека, изображающего ангела в багровом снегу.

Озаряли сгорбленного журналиста лишь лампочки игрального автомата.

Слот-машина появилась в спальне Смурновских накануне. Материализовалась из воздуха. Самая настоящая, пни ее, и пальцы обожжет болью.

Крутились барабаны, цветные сектора сливались. Мерцали весело кнопочки и оплетающие железный короб огоньки, автомат светился, как новогодняя елка. Внутри с аппетитным звоном перекатывалась мелочь. Рычаг ходил ходуном, и вся конструкция жизнерадостно пиликала и щебетала, а Смурновский чавкал, поедая сырую требуху.

В шесть Трофимов рывком встал с постели. Небо за окнами оставалось темным. Жена уютно сопела, прижав к животу подушку. Трофимов вздохнул и побрел в туалет.

Рычаг «однорукого бандита» вздыбился, лампочки пульсировали алым. По игровым линиям мотались мультяшные символы: фрукты, вишни, семерки, колокола, кровоточащие сердца.

В шесть шестнадцать Трофимов вышел из ванной, побритый и взбодрившийся. Еще пять минут понадобилось, чтобы одеться. Пока варился кофе, он сложил в пакет банки с кашей и мясом. Съел бутерброд. Кофе выпил на ходу — время поджимало. Проверил, на месте ли телефон, ключи и кошелек.

Жен они поцеловали одновременно: Трофимов — в губы, Смурновский — в глаза, с которых он срезал веки.

Журналист уронил канцелярский нож и выпрямился напротив слот-машины. «Однорукий бандит» трещал и сыпал монеты в металлический кармашек. Лампочки вспыхивали и гасли по цепи так быстро, что взгляд не поспевал за передвигающейся световой гусеницей, алой дразнящей змейкой.

Раньше Ян любил рисковать, умножал ставку на сто, жал Bet Max и молил Бога не остаться банкротом. Жена, эта визгливая сука, заставила его закодироваться, лишила удовольствия игры. Кастрировала, как кота.

Но бог, его личный бог фарта, вернулся и сиял ему, и пел, и звенел монетками.

Внутри кнопки запуска лопнул какой-то пузырь, и она окрасилась багрянцем. Из швов потекли ручейки, они соединялись у подножия машины. Выдающая деньги щель плюнула неровными белыми кружочками. Лепестки отрезанных век сыпались к ногам журналиста.

«Бандит» дребезжал и хихикал.

На окаменевшем лице Смурновского тенями метались символы.

Первая линия замерла. За ней — третья. И наконец средняя линия смилостивилась над игроком.

Три глаза внимательно смотрели на журналиста. Три страшных выпученных глаза мерцающего бога.

— Я победил, — прошептал Смурновский и мазнул по голому торсу окровавленной пятерней.

— Хорошего дня, любимый, — сказала Трофимову жена, не зная, что за порогом того ждет худший день в его жизни.

Трофимов обулся и вышел из квартиры. Он жил на пятом этаже. Девятиэтажки были такой редкостью в Варшавцево, что их называли «башни» и присовокупляли им номера от одного до семи. Седьмая башня находилась сразу за зданием рудоуправления.

В шесть тридцать пять Трофимов вдавил кнопку лифта. Вероятно, он думал о будущем Косте или будущей Мирославе, когда увидел Красного Человека. Красный Человек спустился с верхнего этажа. Он двигался плавно, мышцы переливались под лоснящейся кожей. Ладони и ступни оставляли на бетоне липкие отпечатки, с всклокоченных красных волос слетала красная роса.