Записные книжки - Уильям Сомерсет Моэм

Индия. Майор С, высокий массивный мужчина с коротко стриженными каштановыми волосами. Трудно сказать, сколько ему лет. Может, и тридцати пяти не исполнилось, а может, и все пятьдесят. Чисто выбритое лицо, довольно крупное, но с мелкими чертами и куцым тупым носом. Выглядит безмятежно счастливым. Говорит медленно, но гладко и весьма громко. Охотно улыбается, часто хохочет. Держится этаким весельчаком. Отменно вежлив, жаждет всем угодить. Невозможно понять, умен он или глуповат. Начитанностью он явно не блещет. Что-то в нем есть обескураживающе мальчишеское: он совершенно по-детски радуется, когда к нему в комнату входит йог и садится на его стул; майор неоднократно уверял меня, что пользуется в индусской обители такими привилегиями, каких нет больше ни у кого. Он немного напоминает школьника, который хвастается расположением к нему директора школы.

Он живет в обители уже два года и с особого дозволения обзавелся собственной хибаркой с пристроенной сзади кухонькой, где орудует его повар. При этом С. не ест ни мяса, ни рыбы, ни яиц, но закупает в Мадрасе огромные запасы консервов, чтобы разнообразить блюда из овощей, приправленных карри, и творога, которые готовит повар. Не пьет ничего, кроме чая.

В его единственной комнате стоят убогая деревянная кровать, стол, кресло, стул и маленькая этажерка с книгами — штук пятьдесят, не больше. Это переводы веданты, упанишад и тому подобное, а также книги самого йога и книги о нем. На стенах небольшие картины: копия с Леонардова «Христа», несколько на редкость уродливых изображений Вишну, дешевые цветные гравюры и фотография йога. Стены окрашены в зеленый цвет. На полу ротанговая циновка. Майор ходит босиком, одетый в нечто вроде китайской белой куртки из хлопка и такие же брюки.

Он ревностно поклоняется йогу, считая его человеком высочайшей духовности, какую только знал мир со времен Христа. О своем прошлом он рассказывает довольно неохотно. По его словам, в Англии у него никого близких нет; прежде он много путешествовал, но, приехав сюда, понял, что достиг своей цели и больше никуда не поедет: здесь ему хорошо и покойно. Он уверял меня (притом неоднократно), что присутствие и самый вид йога сообщают ему ясность духа, которой нет цены. Я спросил, как он проводит день. В чтении, ответил он, в занятиях спортом (у него есть велосипед, и он ежедневно проезжает по восемь миль) и в медитации. Он часами сидит в комнате возле йога, при этом, бывает, за целую неделю обменивается с ним лишь несколькими словами. Но майор ведь был мужчина крепкий, в расцвете сил, и я поинтересовался, находит ли он достойный выход своей природной энергии. Он ответил, что ему очень повезло: он принадлежит к тем немногим, кто по-настоящему хочет и любит предаваться медитации, и занимается ею всю жизнь. Медитация требует большого напряжения сил, добавил он — после нескольких часов чувствуешь себя совершенно изнуренным, необходимо лечь отдохнуть. Но я так и не сумел добиться от него, что же он имеет в виду под медитацией. Не мог понять, сосредоточивается ли он сознательно на определенном предмете. Когда для сравнения я привел в пример иезуитов, размышляющих на заданную тему, скажем, Страстей Господних, то он заявил, что это совсем другое. По его словам, он стремится к тому, чтобы добиться слияния собственного духа с абсолютным духом, отделив мыслящее «я» от души, которая и есть беспредельность. И если ему это удастся и он в самом деле увидит, точнее, почувствует, что божественное в нем есть часть бесконечного божественного, то он достигнет просветления. С. решил жить там, пока это не произойдет или пока не умрет йог.

Нелегко понять, что он за человек. Во всяком случае, он очень счастлив. Я надеялся по внешнему виду и по речам хотя бы отчасти докопаться до его подлинной сущности, но ушел от него в полном замешательстве.

* * *

Хайдарабад. Проезжая на машине из Биды в Хайдарабад, я увидел большое стечение народу, типичную индийскую толпу: женщины в ярких сари, мужчины в набедренных повязках дхоти, быки, впряженные в повозки, коровы. Я было решил, что они съехались на базар, но сопровождавший меня носильщик объяснил, что тут живет целитель и все эти люди собрались из близлежащих деревень в надежде излечиться от своих хворей, а страдающие бесплодием женщины — в надежде забеременеть. Мне захотелось познакомиться со знахарем. Шофер рассказал, что раньше тот был зажиточным подрядчиком в Хайдарабаде, но, почувствовав призвание к святому отшельничеству, раздал свое состояние родне, а сам поселился здесь. Жил он под священным фикусом и ухаживал за небольшим придорожным святилищем Шивы. Мы протиснулись сквозь толпу человек в триста или четыреста. Больные лежали прямо на земле. Женщины держали на руках захворавших детей. Когда мы приблизились к святилищу, к нам вышел целитель и в знак приветствия смиренно и почтительно поклонился. На нем был несвежий белый тюрбан и рубаха без воротника, полы которой висели поверх дхоти. В ушах серебряные серьги. Лицо чисто выбритое, короткая щеточка седых усов. Маленький, бойкий, быстрый в движениях, веселый, суетливый и жизнерадостный, он с виду казался вовсе не святым, а типичным хитрым и хватким базарным торговцем. Можно было даже принять его за явного жулика, но ведь он и вправду отдал все, и дом, и пожитки, а за свои труды не брал ровно ничего. Питается он рисом и фруктами, которые ему приносят страждущие, и все, в чем сам не испытывает прямой нужды, раздает другим. Он настоял на том, чтобы мы взяли у него кокосовых орехов. Лечит он молитвою, которую творит в святилище, и наложением рук. Я собрался уходить, и он попросил у меня благословения, чем изрядно меня смутил. Я пытался объяснить, что для этого я человек вовсе не подходящий, но он стоял на своем, и под взглядами многочисленных страждущих, чувствуя себя очень глупо и стесняясь своей фальшивой роли, я исполнил его просьбу.

* * *

Суфий. Он жил в крошечном домишке в бедном квартале Хайдарабада. Почти в трущобе. Там мы и ждали, пока наш провожатый выяснял, примет нас святой человек или нет. Прежде чем войти, мы разулись, и нас провели в небольшую комнатку, разделенную, сколько я мог судить, на две части москитной сеткой; за сеткой, по-видимому, располагалась его спальня. Там, где сидели мы, много места занимало некое возвышение, или помост, высотою примерно в полметра, крытое дешевыми коврами, поверх была расстелена ротанговая циновка, а на ней сидел праведник — дряхлый, худущий, с косматой седой бородой; одет он был в белую бумажную куртку и белые брюки, на голове феска, на ногах не было ничего. Глаза на изможденном лице казались особенно большими, над запавшими щеками выпирали скулы. У него были длинные красивые руки, хотя одна кожа да кости, а жесты отличались широтой, изяществом и выразительностью. Несмотря на дряхлость и хилость, он казался исполненным энергии и разговаривал очень оживленно. От него веяло бодростью. Лицо светилось лаской и добротой. Не помню, чтобы он сказал что-нибудь значительное. О суфизме я не знаю ничего и, видимо, поэтому так удивился, услыхав от него рассуждения о единении духа с высшим духом, очень напоминавшие речи индусских проповедников. Он оставил у меня впечатление милейшего, чуткого, доброго, милосердного и терпимого старика.

* * *