Безымянный подросток с окраины города - Даниил Бравцев

– Но… – Андрей собрался с силами, чтобы задать один-единственный вопрос. – Чего ты боишься, папа?

– Многих вещей, до которых твои щенячьи мозги не в состоянии дойти. Поэтому я не могу прекратить боль, когда эта сука, под названием Жизнь, берёт горящую сигарету и тушит её об меня. Иногда я так хочу набить ебальник твоей матери, но я стараюсь держаться – Бог свидетель! – стараюсь! И каждый грёбанный день мне приходится свыкаться с болью, которую ты сегодня испытал единожды, понимаешь? Но бывают перерывы, как у тебя сейчас. Ты знаешь, что это не продлится долго, а потому стараешься насладиться выделенным тебе временем как можно больше, впитываешь в себя отдых. Ответь мне на один вопрос, сынок. Чтобы ты почувствовал, если б тебе сказали, что до следующей сигареты две минуту, а прижигают тебе руку уже через минуту?

– Ну… – Андрей попытался затянуться перед ответом, но всхлипы постоянно выталкивали дым наружу. – Наверное, злость.

– Так какого хрена ты, ублюдок, прижигаешь мне руку, когда у меня время отдыха?! Я прихожу домой, чтобы насладиться спокойствием, без этого мудака-начальника, а ты задаёшь мне тупые вопросы и называешь трусом! ТЫ ОХУЕЛ?! – Отец вновь начал орать, заставив Андрея зажмуриться; из закрытых глаз хлынули слёзы, что скоро растворились в водопаде крови, поглотившей нижнюю половину лица. – ДЕЛО ОБ УБИЙСТВЕ ТВОЕГО ДРУЖКА-ЕБАНАТА БЫЛО ЭТОЙ САМОЙ СИГАРЕТОЙ, Я ЛИШЬ ХОТЕЛ ПРЕКРАТИТЬ БОЛЬ, ОТДОХНУТЬ, МАТЬ ТВОЮ! Я СЪЕЗДИЛ И КУПИЛ ТЕБЕ ПОДАРОК, ЖЕНЕ СВОЕЙ ПОДАРОК, ВЫ, БЛЯТЬ, ДОЛЖНЫ БЫТЬ БЛАГОДАРНЫ! Я ЗНАЮ, ЗНАЮ, ЧТО ЗАВТРА ПРИДЁТСЯ ТЕРПЕТЬ БОЛЬ, А ПОТОМУ ЦЕНИЛ ЭТОТ ВЕЧЕР, КАЖДУЮ ГРЁБАННУЮ МИНУТУ! А ТЫ… – Отец перевёл дух, налил себе коньяка, выпил, продолжил: – Ты решил не дожидаться завтрашнего дня, где я буду терпеть дебилов-подчинённых и насравших себе в мундиры начальников. Ты взял сигарету. И решил потушить ей об мою руку. Во время отдыха. Вот что я хотел сказать тебе, сынок. Чтобы ты уважал чужое время отдыха между пытками горящей сигаретой и молчал в тряпочку, а не пиздел и расстраивал отца. Я стараюсь ради вас и имею право на отдых, так что не смей, щенок, отбирать его у меня. И не смей перечить. Я научу тебя уважению.

Андрей даже не успел среагировать – отец мгновенно вынул из его рта сигарету, прижал руку и вогнал огонь в неё как в пепельницу, игнорируя крики, мольбы сына прекратить.

– Я ЖИВУ ТАК КАЖДЫЙ ДЕНЬ! Я МОГУ ПОЗВОЛИТЬ СЕБЕ ВО ВРЕМЯ ОТДЫХА ВСЁ ЧТО УГОДНО, ПОЭТОМУ У МЕНЯ ЛЮБОВНИЦА, С КОТОРОЙ ТЫ МЕНЯ ВИДЕЛ! У МЕНЯ ТЯЖЁЛАЯ РАБОТА, ТЯЖЁЛАЯ, ДОМА Я ХОЧУ ОТДОХНУТЬ, ПОНИМАЕШЬ?! А ТЫ ДЕЛАЕШЬ МНЕ БОЛЬНО! Я НЕ БУДУ ОПРАВДЫВАТЬ СВОИ РЕШЕНИЕ, ЩЕНОК, ПОТОМУ ЧТО Я…

Глава управления МВД России по Василеостровскому району.

– … ОТЕЦ, И ТЫ ДОЛЖЕН МЕНЯ СЛУШАТЬСЯ! И ВОТ ТЕБЕ МОЙ СОВЕТ! УВАЖАЙ! СВОЕГО! ОТЦА!

Он врезал Андрею по челюсти, сбросив его со стула. Кровь хлынула на пол, она вытекала так, словно в носу прорвало дамбу, до этого сдерживавшую красное море. И вместо того, чтобы подняться – да даже привстать на колени! – Андрей прижал к себе обожжённую руку и, свернувшись клубочком, заплакал. Его сломали. Переломали хребет. И теперь он был не сильным юношей, который может за себя постоять, а жалким, дрожащим от страха комком сожалений, валяющимся на кухонном полу, в лужице своей же крови, рядом с человеком, который подарил ему жизнь. Кровь сочилась меж зубов, засыхала на коже, темнела корка, потом снова становилась красной – и всё это в ядовитом жёлтом свете, что отравлял изнутри, пожирал лёгкие, плодил в сердце страх.

– На, – отец кинул на голову Андрею половую тряпку. – Вытри здесь всё до прихода матери. Если она хоть что-то заметит, ты начнёшь завидовать мёртвым.

После этих слов отец ушёл в гостиную, а его сын, только что получивший ценный урок, прижал кинутую тряпку к лицу и укрылся под ней от всего мира, плача, рыдая, чувствуя, как слёзы, кровь и грязная от помывки полов вода смешиваются в одну единую маску.

***

Только сейчас страх сменился злостью.

Она, жгучая, медленно поднимающаяся из глубин груди – там, в зазорах меж рёбер пульсировало что-то тёплое, горячее, пытающееся вырваться на свободу, – загорелась в Андрее тогда, когда его взгляд упал на два голубых огонька и лицо, что они освещали. Фотография. Покрытую пылью, несколькими слоями грязи, он нашёл её за одним из кухонных шкафчиков, когда оттирал отовсюду свою кровь. Нашёл и тут же спрятал, продолжив уборку, надеясь, что мама не увидит и одного красного пятнышка – он стерпеть может всё, а вот ей переживать не стоит. Отчего-то в Андрее крепла уверенность, что всё, полученное им от отца – удары, синяки, слова и крики – должно касаться только его и никак, никаким образом не задевать маму. Она тоже тонет в ежедневной боли.

Сейчас стрелки на часах близились к одиннадцати часам вечера, мама уже около сорока мину сидела на кухне, то ли молясь, то ли тихо плача, то ли разговаривая сама с собой, то ли шёпотом что-то читая; отец дрых – завалился на кровать, одетый, пьяный, наверняка проспит до полудня; а Андрей, единственный ребёнок в семье, которому сегодня исполнилось восемнадцать, сидел на кровати в своей маленькой комнате размером чуть больше кухни и смотрел, скользил взглядом по найденной фотографии.

С каждой секундой злость разгоралась в нём сильнее.

Он очистил фотографию от грязи и теперь ясно видел на ней молодую девушку, даже… даже не девушку, а… совсем юную девчонку, которая наверняка лишь недавно достигла совершеннолетия. Фотограф запечатлел только её, сделав на неё фокус, размазав остальной мир, других людей за её спиной – людей равнодушных, слепых, иначе как они могли стоять спиной к такой красавице! А они и вправду была прекрасна… Андрей пробегал глазами по чертам, линиям её лица и никак не мог насытиться их эстетикой, всегда хотелось вернуться, посмотреть ещё раз, а внутри уже вспыхивала жажда вновь заскользить взглядом по лицу – настолько красивым был лик этой девушки, казалось, сам бог вылепил её из жизни для того, чтобы показать миру, ЧТО есть прекрасное на этом свете. Большие голубые глаза сияли энергией, драйвом, какой бывает лишь у юных, готовых нырнуть в эту жизнь с головой! Под глазами был ровненький, аккуратненький носик, а под ним – в меру пухленькие губы – такие, о поцелуе с которыми мечтал каждый мальчишка-подросток. Они расплылись в улыбке… Увидев её, Андрей почувствовал, как что-то кольнуло сердце, продырявило его и наружу вылилось нечто тёплое, облепляя рёбра – он почувствовал то же,