Французская мелодия - Александр Жигалин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И хотя по законам христианской веры во время поминального обеда не принято употреблять алкогольные напитки, дабы не омрачать память умершего недозволенностью греха, так сложилось, что русскому человеку, чтобы прочувствовать всю степень значимости события, праздник то или поминки, необходимо предоставить душе возможность успокоиться. Одна рюмка, другая — горечь утраты притуплялась, исчезала удрученность, и уже вторая часть обеда становилась похожей на привычное для деревенской жизни застолье с разговорами, воспоминаниями, в отдельных случаях даже с шутками и смехом.
В доме же Богдановых подобное исключалось полностью. От постигшей горечи утраты стены и те излучали такой натиск напряжённости, что лишний возглас, кашель или стук воспринималось как попытка вторгнуться в сознание тех, кто был на грани срыва. То была утрата из утрат, когда напоминание о потери близкого наносит удар по внутреннему состоянию, когда всё вокруг воспринимается не иначе как потеря самого себя.
Люди, отобедав, поднимались, кланялись глядевшему на них из переднего угла образу и, поочерёдно выражая соболезнование семье покойного, покидали дом, чтобы вне его наговориться всласть о том, какую прожил жизнь покойный и как тот был добр к людям.
Пока женщины убирали посуду, Илья, разобрав столы, разнёс по соседям стулья. Чай пили, когда часы показывали четверть девятого.
Антонина Петровна, двоюродная сестра матери, беспрестанно что-то говорила, на что Вера Ивановна лишь изредка кивала головой, чаще невпопад.
Богданов же, слушая «бред» двоюродной тётушки, которую видел лишь однажды и то десять лет назад, не мог понять, откуда в человеке столько простоты и наивности.
«На дворе двадцать первый век, а она словно из девятнадцатого. Не хватает только до пола платья, платка на плечах и бус, в остальном один к одному сваха из фильма «Женитьба Бальзаминова».
Оставаться за столом, когда не хотелось не пить, не есть, было сравнимо с пыткой. Хотелось встать и уйти.
Если бы не мать, Илья так и сделал бы, однако чувство жалости не позволяло оставлять ту в обществе сестры и это притом, что хотелось спать, голова гудела так, будто весь день пришлось проработать с отбойным молотком. Была надежда на силу воли, но та, словно окаменев, реагировала только на жужжание тётушки. Отсюда и негатив, что был направлен в разрез решению матери по поводу того, что Антонина Петровна останется пожить у них на неопределённый срок. Будучи бездетной вдовой, к тому же на пенсии, та охотно согласилась, приведя при этом ряд примеров, когда присутствие в доме близких помогало людям пережить потерю родного им человека.
Илья был вне себя. Он и так-то не любил, когда кто-то задерживался более чем на два дня, а тут вдруг родственница из какого-то Саранска, да ещё с безмерной болтовней и маячащей перед глазами суетой.
Провоцируя себя на издёвку, Богданов, потеряв контроль, скоро перешёл на откровенное подзуживание, на что тётушка, не проявляя ни грамма обиды, реагировала так, как положено было реагировать провинциалке, а именно с интересом, удивлением и неприкрытой наивностью в голосе.
Развязка наступила, когда Илья позволил себе проявить хамство.
Последовал прожигающий насквозь взгляд и вопрос, на который у Богданова не нашлось, что сказать. Мать смотрела на сына глазами отца, отчего тот готов был провалиться сквозь землю.
Оценив ситуацию как взрывоопасная, Антонина Петровна, спохватившись, начала собирать со стола посуду, на что Илья и Вера Ивановна отреагировали выжидающе. Стоило той прикрыть за собой дверь, как взрыв эмоций обрушился на Богданова лавиной негодования.
— Никогда не думала, что сын мой будет относиться к людям ничуть не лучше, чем к домашним животным. Посему у меня вопрос: «Кто дал тебе право ставить человека в неловкое положение, задавать вопросы, на которые тот не в состоянии ответить? Ты что думаешь, если в кармане полно денег, можно позволить себе проявлять хамство?»
— Причём здесь деньги? — попытался восстать Илья.
— Притом, что человек, обретя материальную независимость, начинает терять контроль не только над действиями, но и над разумом. И это не есть кощунство, это есть аморальное падение, когда собственное я становиться превыше нравственности.
— Что я такого сказал, что вдруг стал аморальным?
— В том- то и дело, что ничего, ни единого слова благодарности, в то время, когда человек, преодолев не одну тысячу километров, приехала, чтобы поддержать единственно близких ей людей. Два дня добиралась. И заметь, не самолётом и даже не в купейном вагоне. И что получила взамен? Издевательство, подковырки, ухмылки. За что? За то, что судьба сложилась так, что всю жизнь пришлось проработать медсестрой, в двадцать шесть лет похоронила мужа и больше не смогла полюбить кого-то ещё, оттого не испытала чувства материнства?
— Откуда мне было знать?
— А что, критериями отношений между людьми служит познание их прошлого?
— Нет. Но…
— Ты хотя бы раз видел, чтобы отец позволил себе кого-то унизить? Он со всеми всегда общался одинаково, будь то академик или дворник, независимо от жизненного статуса. Антонину он уважал за любовь к жизни, за верность памяти любимому человеку.
Вникая в смысл произнесённых матерью слов, Богданов понимал, насколько та была права. Отсюда и ощущение вины, стыда и ненависти к самому себе за то, что переступил дозволенное, от злости, от усталости неважно, но переступил, и этим всё было сказано.
Неожиданно голос матери сник. Она видела, что смысл произнесённых ею слов до сына дошел, поэтому теперь, если и пыталась пригвоздить Илью к стене правосудия острыми, как стрелы обвинениями, то уже не столь угрожающе и без того натиска, от которого Богданову было не по себе.
— Антонина Петровна будет жить у нас столько, сколько захочет, — подводя черту, объявила вердикт Вера Ивановна. — Моё решение, которое обсуждению не подлежит. Кроме того, тому есть обоснование.
— Обоснование?
— Да, — повторила Вера Ивановна, давая понять, что присутствие в доме двоюродной сестры обусловлено не столько её личной на то потребностью, сколько жизненной необходимостью. — И запомни, чтобы я не делала, к каким бы действиям не прибегала, ты не вправе обсуждать их, не подвергать критике, потому как каждое принятое решение есть часть нашего с тобой будущего.
Глядя на мать, Богданов не сразу понял, что именно имела та в виду. Куда больше его занимали мысли об изменениях в характере той, кого он знал, как человека исключительно кроткого, поэтому чрезвычайно восприимчивого к повышению голоса и в особенности к ругани, в каком бы виде та не проявлялась. И
