Французская мелодия - Александр Жигалин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Позже выяснилось, что у них с отцом существовала договорённость быть похороненными вместе, рядом с могилой деда и бабушки, для чего была заранее заказана оградка, определяющая границы двух существующих и двух будущих могил. Мало того, отец при жизни позаботился об их с матерью усыпальнице. Было приготовлено всё, что надлежало человеку иметь на случай собственных похорон.
Факт этот настолько поразил Илью, что тот не смог сдержать себя, чтобы не обратиться к матери с вопросом: «Зачем?»
На что она, не поворачивая головы, произнесла: «Делай, как велел отец. И не дай тебе Бог его ослушаться. Прокляну».
Для Ильи подобного рода заявление было сравнимо с шоком. Зная мать как человека невиданной доброты и невероятно чуткого по отношению к чужим бедам, он вдруг открыл в ней иные черты. Твёрдость, настойчивость и даже злость на всё, что шло в разрез пониманию давно нашедших место в её жизни вещей, выглядело как приверженность принципам отца. Был момент, когда Илье казалось, что говорит он не с матерью, а с отцом, та же манера общения, та же интонация, те же жесты, мимика.
Вспомнилось выражение: «Люди, прожившие вместе не один десяток лет, с годами становятся похожими друг на друга».
Последовали удивление, восхищение и как итог гордость. Не за себя, не за ношу ответственности, что волею судьбы оказалась переложенной на его плечи, за причастность к фамилии, за отца с матерью, что сумели воспитать сына так, как когда-то воспитали их, вложив наряду с другими качествами то, что позволяет человеку считать себя личностью.
Ещё одно поражающее воображение открытие Илья сделал в день похорон. Он даже представить себе не мог, что у родителей столько друзей. Прошло более шести лет, как отец отошёл от дел, и они с матерью переехали жить в Никольское. За столь огромный период времени должно было поменяться всё и в первую очередь отношение людей. Память имеет свойство стираться, загружая сознание настоящим, отчего прошлое вспоминается в случаях экстренной необходимости. С те ми же, кто был знаком с Богдановыми, такого не произошло.
В день похорон в Никольское прибыло столько машин, сколько посёлок не видел со дня своего основания. И все в основном с московскими номерами. Улица была забита автомобилями, а те всё прибывали и прибывали.
Редакция газеты, в которой работал отец, приехала в полном составе. Прибыли представители из других издательств, из союза писателей, телевидения. На траурных лентах венков, которых было столько, что, не найдя места в доме, люди расставляли их вдоль ограды, было написано: «От правительства Москвы», «От мэрии», «От союза журналистов». А также от простых людей, что, преодолев расстояние в сто с лишним километров, приехали отдать дань уважения человеку, на протяжении сорока лет доказывающему, что жизнь есть состояние души, одна из главных черт которой является потребность говорить правду и в первую очередь о самом себе.
Траурная процессия растянулась на всю улицу. На здании сельсовета приспустили флаг России, что означало, что из жизни ушёл человек государственного масштаба. Стоявшие вдоль дороги люди, сняв головные уборы, понуро смотрели на проезжающий мимо катафалк. Кто-то крестился. Кто-то, глядя вслед, думал о том, что пройдёт время и его также понесут через всю деревню. Кто-то оставался стоять, провожая процессию взглядом. А кто-то, поразмыслив, занимал место среди идущих за гробом людей.
«Бесчестно живущий, прожигающий жизнь во благо себя в ряды провожающих не встанет, — думал Илья. — Он вообще в Никольское не поедет. И правильно сделает. Что он может здесь обрести? Угрызения совести? Смешно. Таких понятий среди тех, кто живёт в конфликте с собственной жизнью, не существует. Вот и получается, что проститься с отцом приехали только те, кто был и остаётся солидарен с его борьбой за правду. Удивительно, столько много людей и все борцы! Слёт единомышленников! По-другому и не назовёшь».
Столь необычная на первый взгляд мысль была нарушена звуками оркестра. Охнул тромбон, заголосила труба, ударил барабан.
У Ильи внутри всё съёжилось. Подняв глаза, он увидел гроб. Сердце зашлось от горя. Люди несли на плечах отца, который три дня назад учил его мыслить так, как обязан мыслить уважающий себя человек. И вдруг его не стало.
«Почему? С какой стати? Кто будет отвечать за столь страшную, необъяснимую по всем понятиям потерю»?
Весь дальнейший путь Илья думал о том, какой будет его месть.
«Страшной и жестокой? А может быть, хитрой и умной? Интересно, как бы поступил отец? Наверное, придумал бы нечто такое, что дало бы возможность отомстить и за себя, и за Соколова».
Минуя границы посёлка, процессия повернула в сторону кладбища.
Старый, с завалившимися на бок крестами погост не выглядел угрюмым, как городской. И в первую очередь оттого, что не было на нём ни огромных сверкающих блеском обелисков, ни чугунных с замысловатым рисунком оград, не сидели у ворот торгующие цветочками бабушки, не шныряли вдоль могил бомжи в надежде найти оставленную накануне родственниками водку. Зато росла черемуха. И не одна. Огромные кусты высотой в несколько метров можно было увидеть издали, отчего кладбище обретало вид черемуховой рощи. Впечатление было такое, будто кто-то когда-то специально насадил среди могил деревья, чтобы хоть как-то украсить усыпальницы ушедших в мир иной людей. Хотя могло быть и по — иному. Взяли люди и похоронили первого умершего в посёлке человека на самом красивом за околицей месте.
Могила деда с бабушкой находилась под самой высокой черёмухой, до ветвей которой невозможно было дотянуться.
Илья, представив, как та будет цвести весной и какой будет стоять вокруг запах, закрыл глаза.
Открыв, увидел в земле дыру.
«Новое пристанище отца. Два с половиной метра вниз, и вот оно царство пустоты и холода».
Душа, обливаясь горем, заплакала, заставляя слёзы падать на лацканы пиджака.
И вновь грянул оркестр. Толпа шелохнулась. Люди сняли головные уборы. Начался митинг.
Выходившие вперёд, сменяя друг друга, говорили слова, много слов. Остальные, опустив головы, слушали.
Илья же думал: «Господи! Скорее бы всё закончилось. Мать может не выдержать».
Люди же продолжали выходить и говорили, говорили. Казалось, не будет конца.
Кто-то предложил присесть на стульчик рядом с матерью, но Богданов отказался.
Женщина в куртке, из-под которой торчали полы белого халата,
