Пламенная роза Тюдоров - Бренди Пурди

Слезы струились по моим щекам, меня так и подмывало ослушаться мужа, позабыв о примере смиренной Гризельды. Засыпала я с мыслями о Сайдерстоуне, своем единственном по-настоящему родном доме. Стэнфилд-холл всегда принадлежал моей матери, я понимала, что после ее смерти он отойдет моему сводному брату, Джону Эпплъярду, но Сайдерстоун был вотчиной отца и моей. И хотя поместье было сильно запущено, моя любовь к нему не иссякла.

Я всегда мечтала о том, как стану учить своих детей – и мальчиков и девочек – вести зажиточное хозяйство. Дочерей я воспитала бы отличными хозяйками, а сыновьям никогда не позволила бы стать пройдохами и прожигателями жизни, они ни за что не поручили бы вести дела управляющему и свято чтили бы наши традиции. Я грезила о том, как выведу своих детей на заснеженную улицу, одев потеплее, чтобы они не замерзли, и мы станем петь рождественские песенки яблочным деревьям и поднимем кубки за их здоровье, а затем, когда часы пробьют полночь, поздравим друг друга с наступлением Нового года и приступим к чудесному пиршеству, сулящему богатый урожай будущим летом.

Я представляла, как буду любоваться румяными личиками детей, когда они впервые отведают вкусные блюда, приготовленные из наших собственных яблок, когда они будут радостно хлопать в ладоши и танцевать наши безыскусные, но живые танцы. Я мечтала, чтобы мои дети повеселились на празднике тыкв в канун Дня всех святых, чтобы они гуляли по золотому ячменному полю, с каждым годом становясь все выше и выше нивы. Мне хотелось, чтобы они вместе со мной готовились к празднику стрижки овец и раскладывали по мешкам шерсть. Мы с ними пили бы поярок и лакомились хрустящими золотистыми вафлями с густым сладким кремом – особым угощением для служивших у нас работников… Теперь все это были только пустые мечты, им никогда не суждено было сбыться, а потому мне следовало выбросить их из головы, так как всякий раз, когда я вспоминала об этих солнечных грезах, сердце мое разбивалось, снова и снова.

Поднятый синий бархатный балдахин не препятствовал солнечным лучам падать на наше ложе, и я, вся в слезах, наградила яростным, испепеляющим взором обнаженное плечо Роберта, мирно спящего рядом со мной. Сон моего мужа был так покоен, несмотря на то, что он натворил! Меня поражало то, что он спал так крепко… Как он мог поступить так со мной? Как мог разрушить все мои мечты? Уничтожить мои горько-сладкие воспоминания, от которых у меня слезы наворачивались на глаза и болело сердце.

В Сайдерстоуне я хотела растить своих детей, там я видела свое будущее – чудесную, счастливую жизнь в собственном огромном поместье, ставшем нам настоящим родным домом, а не просто стенами и крышей над головой, домом, где мы чтили бы традиции, встречали гостей, ужинали и спали по ночам. Я так сильно хотела, чтобы эти мечты стали явью, что буквально чувствовала вкус своих грез на губах – сладкий, словно кусочек хрустящего, сочного сайдерстоунского яблочка.

Но теперь, вследствие совершенного Робертом, никогда мне не дожить до этих счастливых дней. Как он мог такое учинить? Как мог забрать у меня все? Нет у меня больше ни надежд, ни мечтаний, он перечеркнул их все без малейших сомнений и раздумий! Даже не посоветовавшись со мной! Он просто сообщил мне о том, что сделал, когда уже невозможно было что-то изменить.

– Никогда не прощу тебе этого! Никогда! – горячо прошептала я его плечу, хоть и знала, что если бы он сейчас не спал, то наверняка ответил бы, что я веду себя как сентиментальная, беспросветная дурочка, в очередной раз думающая сердцем, а не головой. Но мне было плевать – я хотела быть самой собой, а не кем-то другим.

Эми Робсарт Дадли Поместье Уильяма Хайда в Трокинге, графство Хартфордшир, январь – март 1559 года

Роберт лично сопроводил меня к Хайдам. Наш помпезный кортеж чинно шествовал по пыльной дороге вместе со свитой слуг, с гордостью носивших изображение медведя Дадли на рукавах синих бархатных ливрей и вооруженных до зубов, чтобы ни при каких обстоятельствах не дать в обиду своего властного господина. Некоторые из них, как я слышала, славились дурным нравом – как оказалось, мой муж и вправду окружил себя грубыми мужланами, о которых поговаривали, будто они висельники и разбойники, но его это нисколечко не смущало. До меня также доходили слухи, что между ними и слугами некоторых королевских придворных частенько случались серьезные потасовки, из-за чего Роберта при дворе не слишком жаловали. Даже из нашего вполне обычного путешествия он устроил настоящее представление, удивительно, как он не пустил вперед герольдов с трубами, воспевающих нас менестрелей и маленьких детей, усыпающих дорогу лепестками роз.

Мы ехали в тишине, а когда нам встречались местные жители, они тут же падали ниц, прямо в дорожную пыль. И я заливалась краской и склоняла голову, проезжая мимо этих людей. Все это казалось мне неправильным, эта помпа представлялась мне совершенно излишней, я будто притворялась кем-то другим и крала то, что не принадлежало мне по праву. Но Роберта это ничуть не беспокоило – он сидел в седле, гордо расправив плечи, словно так и должно быть, мне даже на миг показалось, что голову его венчает незримая корона.

– Склоняются перед истинным величием, – обронил он с самодовольной ухмылкой.

Я смотрела прямо перед собой и изо всех сил сдерживала слезы. На Роберта я и смотреть не могла, настолько мне было больно. Воспоминания о его поступке снова и снова вонзали свои ледяные когти в мое сердце, так что я попросила Пирто прикрепить к моей шляпке вуаль и прятала под ней лицо всю дорогу до Трокинга. Мужу я сказала, что просто таким образом буду защищать свою кожу от обжигающего морозного ветра, потому как не хочу приехать к Хайдам с красным носом и слезящимися глазами. Его эта ложь вполне удовлетворила, он даже порадовался тому, что во мне наконец проснулся здравый смысл.

Дом Хайдов из ярко-красного кирпича и вправду был чудесен – его окружала усеянная маргаритками лужайка и ухоженный летний сад, а позади особняка я успела заметить даже небольшой пруд с рыбками. Чуть дальше возвышалась церковь Святой Троицы.

К счастью, Хайды не вышли встретить меня. По словам управляющего, мистрис Чайлд сказалась больной и прилегла отдохнуть – в то время она ждала ребенка, а потому ей частенько становилось дурно по утрам. У мастера Хайда также нашлись более важные дела. Круглолицый, улыбчивый управляющий провел нас в левое крыло дома, где мне предстояло жить. Этот маленький, круглый, разговорчивый человечек показался мне очень милым, его невозможно было не полюбить с первого взгляда. Я подумала, что обязательно подружусь с ним и стану узнавать от него местные сплетни. Раз уж мне придется жить здесь довольно долго, я решила, что хорошая компания мне не помешает. Но Роберт уволил его в тот же день, проворчав, что терпеть не может в прислуге подобную прямолинейность и фамильярность и что в приличном доме такое попросту непозволительно.

К огромному своему сожалению, в опочивальне я обнаружила ненавистные гобелены с Гризельдой, заботливо развешанные по всем стенам. А я так надеялась, что Роберт забудет о них или заберет с собой в Лондон! У окна я увидела маленький, отделанный серебром и инкрустированный перламутром и бирюзой письменный столик. Яркий солнечный свет лился через окно на серебряную чернильницу, подставку для перьев и раскрытую детскую тетрадку. На углу стола лежали «Кентерберийские рассказы» Чосера, в которых красной атласной лентой было заложено начало истории о Гризельде.