Честь – никому! Том 2. Юность Добровольчества - Елена Семенова

– Это вестимо, ваше благородие. Да ведь и так же – нельзя. Ну, замутился народ, согрешил. Что ж его теперь, казнить за это? Многие и не со зла ведь это, а по стадному чувству. Простить бы! А так – только ещё больше злобы.

– А при большевиках лучше было?

– Не лучше, – мотнул головой Филька. – Голодные мухи, они завсегда злее жалят. Не то что скотине или хлебу, скамейке своей перестали хозяевами быть. Но зато они говорили, что теперь земля навсегда наша. Ну, а вы? Всех лошадей у мужиков позабирали с вашей подводной повинностью. А в поле пахать на чём? Скот забираете тоже… И ничего в будущем не сулите доброго. Вот, молодые и идут к большевикам.

– И ты их оправдываешь?

– Понимаю, Николай Петрович. Большая беда выходит оттого, что понимать других все отучились.

– Что других! Себя-то смутно понимают.

– Вот! А без понимания – как? Без понимания только с вилами друг на друга ходить. Вы бы попытались на место мужичков встать…

– А мужички твои, Филька, на наше место становиться пробовали? Что нам, безлошадным большевиков гнать? На голодный паёк армию посадить? Вы дальше околицы своей ничего не видите. А за ней – вся Россия, между прочим.

– А вы за всей Россией живых людей замечать перестаёте.

– Так чего ж ты от большевиков сбежал?

– С большевиками мне не по пути. С барином хоть как-то сладить можно, а с ними никак. Барин перепорол да хоть жизнь оставил, а они бы и того лишили. Я бы, Николай Петрович, ни на одну сторону не встал. Но так не выходит. Приходится из двух зол меньшее выбирать.

– Спасибо и на том.

– Вы меня за правду-матку мою не обессудьте. Данкешот за разговор, ваше благородие, как герман проклятый говорит.

Ушёл Филька, растворился во мраке. Вигель хмуро смотрел на огонь. Вот она – народная опора белой освободительной армии. Крепкая опора, ничего не скажешь. Назавтра посулят этим мужичкам большевики, и побегут опять за ними. Но и то правда, что что-то же надо сулить и самим. Большевики хоть «завтраками» кормят. А белое командование и с тем не спешит. Объявили бы, что помещичья земля навсегда за крестьянами закрепляется. То-то была бы поддержка тогда! Эту мысль, однако, Николай немедленно раскритиковал. Узаконить грабёж поместий? Разорение усадеб? Расхищение чужой собственности? Хорошее дело! Юридическое мышление Вигеля не могло примириться с подобным. Мысленно капитан продолжал спорить с Филькой, находя всё новые и новые доводы в доказательство своей правоты.

Этот мысленный спор прервали выстрелы, раздавшиеся на окраине села, в котором на ночь остановился лазарет.

– Красные! Красные! – раздались крики.

В окнах загорелись огни. Раненые, кто мог держать в руках оружие, выскочили на улицу. Спешно выгоняли повозки, запрягали лошадей, выносили и грузили раненых. В полумраке промелькнула фигура Ольги Михайловны, отдававшей распоряжения сёстрам. Каждая из этих сестёр носила с собой ампулу с ядом, чтобы принять его во избежание плена, ужасы которого были хорошо известны. Часто-часто засвистели пули. Неожиданный налёт красных грозил большим несчастьем, так как быстро эвакуировать лазарет впотьмах, в суматохе было делом невозможным. Спасти положение могла лишь скорая сторонняя помощь. Поняв это, Вигель вскочил на лошадь и галопом помчался вон из села. На околице он едва не столкнулся с красными. Несколько выстрелов громыхнули ему вслед, но погони, по счастью, не последовало.

До ближайшей станицы, где располагался штаб Врангеля, было подать рукой. Николай Петрович влетел в неё, пронёсшись мимо не успевших раскрыть рта караульных и, оказавшись, на центральной площади выстрелил в воздух. Со всех сторон набежали казаки. Многие обнажили шашки, приняв капитана за большевика.

– Назад! Это свой! – раздался голос ротмистра Гребенникова.

На шум из хаты, занимаемой штабом, вышел сам генерал Врангель в бурке и папахе с мягким проломом.

– В чём дело? – раздался его зычный голос.

– Ваше превосходительство, красные атаковали лазарет! – крикнул Вигель.

Немедленно была отдана команда «по коням». Врангель вскочил в седло и во главе немногочисленного отряда, состоявшего из его конвоя и оказавшихся под рукой офицеров, ринулся к месту боя.

Сквозь ночную мглу отряд с быстротой молнии достиг села, на улицах которого уже шла рукопашная. Генерал выхватил шашку и, рубя красных направо и налево, вихрем ворвался в него.

Красные вели беспорядочную стрельбу. Одна из пуль сразила лошадь Николая. Захрипев, она стала оседать на землю, и Вигель едва успел вынуть ноги из стремян и сгруппироваться при падении. В тот же миг он увидел занесённую над собой шашку, но удара не последовало: кто-то вовремя подоспевший на выручку разрубил нападавшего от плеча до подмышки. Это был ротмистр Гребенников. На него наскочили ещё трое, и всех их он уложил рядом с первым, виртуозно работая сияющим в отблесках костров клинком. Покончив с этим делом, ротмистр спешился, протянул Вигелю руку:

– Вы целы, Николай Петрович?

– Благодаря вам, Владимир Васильевич.

– Садитесь на мою лошадь! – предложил Гребенников, любовно поглаживая по шее своего каракового гривача. – Ведь у вас, кажется, ранена нога?

– Спасибо!

– Не за что!

Гребенников взял осёдланного Вигелем коня под уздцы и повёл вперёд. Большевики спешно отступали, но пули ещё свистели часто, и местами казаки добивали не успевших бежать врагов. Посреди всего этого Николай увидел Врангеля. Верхом на лошади, разгорячённый схваткой, он подъехал к крыльцу, на котором стояла Ольга Михайловна, и, остановившись, заговорил эмоционально, по-французски, видимо, чтобы не поняли бывшие поблизости казаки. За гулом боя расслышать всего монолога барона было нельзя, но по обрывкам фраз, Вигель понял, что суть его сводилась к тому, что у командующего корпусом хватает дел и без того, чтобы волноваться за судьбу своей жены. Неожиданно Ольга Михайловна рассмеялась. Это окончательно вывело Петра Николаевича из себя. В гневе хлестнув лошадь, он умчался прочь, скрывшись во тьме. Стали переносить погруженных было в повозки раненых. Ольга Михайловна засуетилась и, сбежав с крыльца, стала давать указания кого и куда нести.

– Всё-таки каков наш генерал! – с уважением произнёс Гребенников. – Любо-дорого посмотреть. Всегда восхищался им. Ещё с Великой… Я и на юг стремился попасть, надеясь найти его здесь.

– Возьмите ваш револьвер, Владимир Васильевич, – Вигель протянул ротмистру его оружие. – Я не успел вам возвратить. Там не хватает двух патронов. Выпустил сегодня.

– О! Благодарю, – Гребенников спрятал оружие в карман. – А я-то не мог вспомнить, вы ли взяли его, или я сам потерял. Вы уж извините меня, Николай Петрович, за давнишнее. Право слово, совестно. Решительно. Я, правда, не помню, что наговорил вам, но припоминаю, что хватил лишнего. Я, когда пьян, сущий чёрт делаюсь. Наутро, бывало, расскажут мне, что я во хмелю вытворял, а я и не помню, и верю с трудом.