Почерк судьбы - Шарлотта Лукас

– Да… – еще раз протянул Маркус Боде, отвлекая Йонатана от его мыслей. – Теперь вы понимаете, что я имел в виду, когда говорил: издательству «Грифсон и Букс» было бы полезно иметь такого автора? Один писатель такого калибра, как Фитцек, и мы могли бы издать с десяток обладателей каких-нибудь премий.

– Скорее даже двадцать, – подхватил Йонатан и кивнул. – Да, я хорошо понимаю, что вы имеете в виду.

«И не только это», – мысленно признался он себе в том, чего никогда, наверное, не скажет Маркусу Боде. Это было круто, вечер промелькнул перед его глазами, как яркая вспышка.

И с этим не шли ни в какое сравнение литературные вечера, к которым он привык и где атмосфера была гнетущей. Минуты, когда автор читал свое произведение, осознавая его значимость, тянулись, как использованная безвкусная жевательная резинка.

– У нас есть хоть какие-нибудь рукописи произведений популярных жанров? – осторожно спросил Йонатан.

– Пока не было. Такое нам обычно не присылают: вы же сами говорили, что «Грифсон и Букс» создавалось не для такой литературы. Придется поискать. – Он с надеждой посмотрел на Йонатана. – Мне заняться этим? Я мог бы позвонить нескольким агентам и попросить, чтобы они снабдили нас таким материалом.

– Дайте мне подумать над этим, – притормозил Йонатан. – Я не могу решиться на это так сразу.

Кроме того, он хотел поговорить об этом с отцом. Для этого, разумеется, нужно было поймать момент, когда он будет пребывать в здравом уме. Йонатан надеялся, что у Вольфганга Грифа в такие моменты ум достаточно ясный для столь важного разговора. Пары минут хватило бы. В противном случае Йонатану придется принимать решение самому, а это…

Завтра рано утром он непременно отправится в «Зонненхоф» навестить отца!

Ханна

15 января, понедельник, 8 часов 05 минут

Иногда случаются настолько ужасные вещи, что мы не можем в них поверить, но все же они происходят на самом деле.

Ханна снова и снова прокручивала в голове эту мысль. Эту гадкую фразу, которую произнесла Лиза несколько недель назад. Но это так. Это было ужасно. И это было на самом деле. Симон совершил самоубийство, он действительно это сделал.

Хотя Ханна не видела тела, которое обнаружила пожилая пара, прогуливаясь вчерашним вечером у Мюлентайха, однако полиция на девяносто девять процентов была уверена, что мертвый мужчина – это Симон.

Полицейские решили, что Ханне не нужно его идентифицировать (они настоятельно отговаривали ее смотреть на него). Окончательно убежденность появилась после судебно-медицинской экспертизы, назначенной прокуратурой: нужно было в точности установить причину смерти.

Исходили из того, что он утонул в ледяных водах Мюллентайха, решив свести счеты с жизнью. Об этом ничего не говорилось в предсмертной записке. Поверхностный осмотр тела не выявил признаков насильственной смерти, но полицейский объяснил Ханне, что они смогут в этом убедиться окончательно только после вскрытия. Непосредственных свидетелей самоубийства не было, поэтому нужно было найти однозначные признаки, которые подтвердили бы факт самоубийства, – они послужат доказательной базой.

Ханне больше не нужно было убеждаться в этом. Она в глубине души уже знала об этом все это время, но до последнего момента не хотела это принимать. Когда она спала, ничего не подозревая, когда она, проснувшись, думала, что ежедневник поможет воплотить в жизнь ее план и вернуть надежду, – именно тогда, в новогоднее утро, Симон покончил с собой.

Принял единоличное решение оставить Ханну, не дать ей больше шанса уговорить его, найти какое-то решение. Для него это был действенный выход.

Она, оцепенев, сидела на одном из стульев Чарльза Имза в кухне Симона. Ханна отправила Лизу домой час назад, после того как подруга вместе с ней провела первую половину ночи в полицейском участке, а вторую – в квартире Симона. Лиза была совершенно растеряна. Все время молчала. За исключением обычного «мне очень жаль», она не проронила ни слова. Но что на это можно было сказать? Кроме того, что в самом деле было очень жаль.

Жаль Симона. Жаль Ханну. Жаль всего того, что могло бы быть и теперь уже никогда не произойдет. Все. Кончено. Навсегда.

– Ты уверена, что сможешь быть одна? Давай я позвоню твоим родителям, – предложила Лиза, когда Ханна попросила ее уйти, – девушка хотела остаться наедине со своими мыслями.

– Я сейчас не хочу никого видеть. Но я буду тебе благодарна, если ты позвонишь маме и папе и расскажешь, что случилось. Я сейчас этого не могу сделать, – ответила она, удивившись тому, как ровно звучал ее собственный голос.

Она вела себя неестественно спокойно еще в полицейском участке, словно оглушенная, словно ее накачали сильнодействующими лекарствами. Она сама и все прочие ожидали от нее истерики.

– Не переживай обо мне, я уже успокоилась. А тебе еще потом придется идти в «Шумную компанию».

– То, о чем ты сейчас подумала, совершенно не важно!

– Нет, важно, – возразила Ханна, – это единственное, что у меня еще осталось. Как только мне станет немного лучше, я сразу же включусь в работу, мне просто нужно несколько дней.

– Да хоть целую вечность, я всегда на месте и все держу под контролем, да и мама мне помогает.

– Зачем мне еще? – поинтересовалась Ханна. – Зачем мне целая вечность? Чтобы я здесь сидела и думала о том, что Симон теперь мертв? Что он уже никогда не вернется? Что он никогда больше не обнимет и не поцелует меня, что всего этого никогда, никогда, никогда больше не будет?

И наконец-то полились спасительные слезы, они хлынули настоящим водопадом. Ханна рыдала так громко и так бурно, что содрогалась всем телом.

– Ш-ш-ш-ш! – Лиза обняла ее и осторожно покачивала из стороны в сторону. – Это хорошо, мое солнце. Это хорошо.

Но хорошо не было. Ничего не было хорошо и, наверное, ничего уже хорошо не будет. Ханна осознала это с жестокой ясностью, сидя в кухне Симона. В один миг она ощутила себя чужой здесь, в квартире мертвеца.

Что ей здесь делать? Ее окружали чужие вещи, хозяину все это уже больше не было нужно. Ни любимые стулья от Чарльза Имза, ни хитроумная итальянская кофе-машина для эспрессо, ни тарелки и столовые приборы из шкафа и нелепая фаянсовая чашка с надписью «Шеф», ни одежда, которая все еще лежала в сушилке, ни множество книг на полках в гостиной, ни гоночный велосипед, который висел в коридоре на стене, ни ужасные тапочки фирмы «Биркеншток», впервые рассматривая которые на своих ногах, Ханна сказала: «Нечто подобное может стать причиной немедленного разрыва отношений».

Ничто из этого, ничто, ничто, ничто больше ему не понадобится. Все это были только вещи! Мертвые и безжизненные, абсолютно бесполезные без своего хозяина.

Ханна вскочила со стула и начала бесцельно ходить по квартире. Слезы сменились злостью. Бешеной, неизмеримой злостью на Симона за то, что он оказался таким трусом.