Охотники за голосами - Роман Романов

Ей – «аксиомой» о прошлом, откопанной и наработанной трудягами-историками, сразу же пользуются ушлые власти, враги власти и прочие политики для обоснования своих миссий и амбиций.

Без собственных миссий и амбиций историки – это рабы идеологии и политиков, даже если сами этого не осознают и строят из себя этаких академических ученых, которые выше политики.

Тем не менее быть историком – это очень круто, потому что никто лучше не объяснит прошлое, будущее и смысл происходящего сейчас, а неисторикам крыть нечем, вот и приходится жить в чужих представлениях об окружающем мире. Чувствовать себя то потомками великих предков, то дефективной ветвью человечества.

Но самые неожиданные выводы в ходе такой конструктивной дискуссии братья сделали о времени. Виноват в этом был, безусловно, сорокаградусный сибирский мороз, водка и удивительное, прямо как в детстве, взаимопонимание товарищей. Вот они, эти выводы:

Время – материально, как железо, уголь или вот эти пельмени! Потому что время властно только над материей, телом. А душа вечна, и только во сне она свободна и неподвластна ни времени, ни пространству. И лишь тело, как гиря, например, возжелав пописать посреди увлекательного сна на самом интересном месте, не дает насладиться «не сном, но свободой».

Это же тело, своими потребностями и эгоизмом засоряет самым безобразным образом и мозг, и душу до такой степени, что не приходится удивляться хаосу в сновидениях и невозможностью управлять собственными снами.

Если бывают пророческие сны и видения, то есть фактические полеты в будущее, что является совершенно банальным и общеизвестным фактом. Если, ночуя в таежной палатке осенью, можно во сне танцевать и потеть от жары под бразильским солнцем, то можно тогда, логически, лично присутствовать при любых исторических событиях в любом веке и в любой точке, даже в иностранной, только язык надо бы знать.

Если научиться, избавляясь от тела, лично и без посредников-историков узнавать отечественную и зарубежную историю, то можно ничего не читать и не учить, и даже наоборот, «читать и учить – вредно, иногда, ну-у, нету смысла»!

Поскольку типичный путь пророков, а именно – долгое-предолгое издевательство над телом, достижение максимальной независимости от своих бренных членов уже невозможен, – в этот момент разговора братья синхронно посмотрели на единственный оставшийся в тарелке пельмень, – мы пойдем каким-нибудь другим путем!

Надо сказать, что все эти итоги увлекательнейшего и продуктивнейшего застолья были зафиксированы Круглым прямо на полях чьих-то женских, судя по почерку, конспектов лекций по Отечественной истории за седьмой семестр. Смелые гипотезы удивительным образом вдохновили братьев и, в силу отсутствия времени до экзамена, были применены на практике. Сашка поднял вверх палец и, торжественно глядя на брата, громогласно прокричал: «Ви-и-и-ижу! Будут тысячи коек вместо аудиторий и тысячи спящих детей полногрудой Клио, познающих историю без прикрас, заглядывающих в страницы утерянных летописей неизвестных летописцев, в глаза идущих в атаку предков, и случится впервые сие – в Сибирских землях Рассеюшки, во славном граде Томском!» После приступа вдохновения он обозначил на стенной карте мира границу СССР 1939 года, а Женька написал на ней крупными и уже неровными буквами название одного из билетов: «Приграничные сражения 1941 года». После чего оба уснули крепким молодым сном.

Еще Пролог, пока Круглый бегает в аптеку за йодом, а Кобылкин скачивает из Интернета образцы казачьих нагаек

Ближе к утру Сашка проснулся в холодном поту с бешено стучащим в груди сердцем. На диване блаженно храпел Круглый, периодически сладко причмокивая губами и хитро улыбаясь во сне.

Вскочил, выключил в комнате свет, бегом, ни о чем не думая, добежал до ванной комнаты. Механически, без единой мысли в голове, залез в ванну и принял контрастный душ, постепенно приходя в себя и вспоминая вчерашний разговор в мельчайших деталях, поскольку сон ему приснился ужасный, страшный и пронзительный. От этого ночного кошмара, даже после контрастного душа, то там, то сям по мышцам пробегала дрожь и неприятный холодок.

Остаток ночи дома, в ледяном троллейбусе, в понурой от переживания очереди студентов перед экзаменом осмысленно читать конспекты и шпаргалки Кобылкин уже не мог. Конечно, никаких полетов во сне по штабам и действующим подразделениям, никакого созерцания атак и заглядывания за плечи немецким офицерам в полевые карты, никакого ангельского перемещения с одного места подвига на другое «согласно конспекту ответа» на экзаменационный билет, как это представлялось Сашке накануне, – в его сне не было. Но факт остается фактом: он – Сашка Кобылкин – сам лично лежал в засаде, сзади горел дом, впереди была речка, рядом товарищ красноармеец, а через мостик какой-то небольшой речки ползли немецкие мотоциклетки и бронетранспортер. Он знал, какой он части, как здесь оказался, что было вчера и позавчера, но не представлял, что будет дальше. Еще он знал, что ему нужно сейчас нажать на спусковой крючок, что для этого он здесь и находится, что этот, рядом, тоже боится. Но нажать не получалось. Незнакомые и такие чужие люди в мышиного цвета форме так громко смеялись и пели, что Сашка слышал их смех сквозь рев моторов, несмотря на расстояние. Он никак не мог сделать это движение пальцем, хотя, казалось, заставлял себя и материл на чем свет стоит, удивляясь собственной трусости. Уже чумазый в грязной гимнастерке красноармеец с криком и матом, как он понял в его, Сашки Кобылкина адрес, начал стрелять. Ухо со стороны товарища заложило, а Кобылкин, делая мучительные усилия, безрезультатно продолжал пытаться нажать на спусковой крючок, чувствуя, как от стыда перед неизвестным красноармейцем горят его уши и внутри творится полный кавардак, а крючок, с-сука, как ватный, никак не нажимался.

Напрягая все силы, он заставил себя подняться и пойти на ватных ногах вслед за стреляющим из «Дегтяря», обезумевшим, смеющимся и матерящимся, проклинающим и прощающимся с белым светом никому не известным чумазым парнишкой… Самое страшное было потом. Кобылкина били, и незнакомая, но, судя по интонации, издевательская речь неслась со всех сторон. Запах крови вперемешку с перегаром и дымом бил в нос, а сам он стоял в этом окружении, словно в смрадном колодце, и никак не мог почувствовать боль от ударов. Вдруг он услышал резкий гортанный оклик со стороны, смех прекратился, немцы куда-то пошли быстрым шагом, а один из них передернул затвор карабина, уткнув его мерзко-холодное, как показалось Кобылкину, дуло ему в живот. В это мгновение своего сна Сашка вскипел и возненавидел себя. Его затопило страшное и совершенно реальное ощущение наступающего конца, ненависть к себе, которого так безнаказанно унижают и напрасно убивают, дикий стыд перед тем, чумазым… Он понял, что сейчас, от всего этого страха и напряжения он описается одновременно с выстрелами, и эта мысль как величайший позор – «обоссаться перед этой наглой рыжей мордой на своей же земле» заполонила всего Сашку. «С-с-сука-а-а, успеть бы-ы-ы» – одной рукой он расстегивал ширинку, а второй пытался остановить немца, чуть отворачиваясь в сторону с пульсирующей мыслью о том, чтобы не упасть перед этой рожей «обоссавшимся», что, безусловно, будет долго видно всем прохожим, пока солнце не подсушит его труп…