Агасфер. Вынужденная посадка. Том I - Вячеслав Каликинский

Когда солдат, забравшись на верх бревенчатой клетки, стал отодвигать пару бревнышек, чтобы засунуть туда Лефтера, Райан плакал и скулил, хватал японца за ботинки, умоляя выпустить его. Он пытался дотянуться до самодовольного японского офицера, обещая рассказать ему все, что ему нужно, взывая к его жалости – так, что Лефтер даже прикрикнул на товарища, призывая его вести себя достойно.

Он продолжал кричать и звать японца и тогда, когда капитан ушел в свою хижину…

Лефтер и сам был в отчаянии, прекрасно понимая, что в тесной деревянной «камере», на морозе, не имея даже возможности разогнуться, узники обречены на медленную и мучительную смерть от переохлаждения. Однако он сознавал, что криками и призывами к жалости и милосердию ничего не изменить. А вот то, что японец рассчитывал улететь на их «груммане», давало шанс на то, что замерзнуть насмерть пилотам все-таки не дадут.

Лефтер попытался втолковать эту мысль товарищу, призывая того не унижаться лишний раз перед самодовольным азиатом, но Райан его просто не слышал!

В конце концов расчет Лефтера оправдался: с наступлением темноты солдаты вытащили их обоих из вонючей клетки и отвели в хижину, оставив на попечение туземцев. Руки им связали при этом впереди, и причем каким-то особенным образом: стянули тонкими сыромятными полосками лишь большие пальцы. Правда, при этом намочили путы и коротко обрезали свободные концы так, что без инструментов, одними ногтями и зубами, даже помогая друг другу, развязать ремешки было невозможно.

Да, опасность и пленение раскрыли характер Райана во всей красе! И в медвежьей клетке, и здесь, в хижине, он ни словом не упомянул о своей дикой выходке, не попытался ее хоть как-то объяснить, извиниться перед товарищем, которого подвел. Он только и делал, что без конца жаловался на холод, голод, на головную боль, проклинал штабное начальство, приказавшее ему лететь с Лефтером, японского мальчишку-ублюдка, устроившего диверсию… Рассказывал о фиктивном расстреле, устроенном чокнутым японцем для психологического давления на него – ни словом не поминая о том, что выболтал японскому офицеру гораздо больше, чем следовало.

Дикари в хижине встретили пленных весьма благожелательно. Они освободили им побольше места у очага, напоили отваром каких-то трав и даже предложили еду – что-то вроде кашицы из растертых и распаренных зерен овса.

Ночью, когда в лагере японцев поднялась суета и стрельба, а дикарей куда-то позвали, Лефтер с помощью найденной в хижине костяной иглы и зубов все же сумел развязать узел на мокром сыромятном ремешке у Райана. И, как само собой разумеющееся, попросил Винса освободить и его. Однако Райан оказался слишком занят собой: он с причитаниями долго растирал руки, неуклюже тыкал иглой, несколько раз ронял ее и в конце концов поломал.

Потом аборигены вернулись в хижину, и заниматься распутыванием ремешка при них Лефтер счел рискованным. Хотя дикари относились к пленникам хорошо, надо было учитывать и то, что они сами, скорее всего, были зависимы от японской солдатни. В хижину они вернулись явно расстроенные чем-то. Женщины плакали, мужчины переговаривались вполголоса озабоченными голосами. Они снова напоили американцев травяным отваром – как позже понял Лефтер, на сей раз каким-то снотворным. И когда американцы уснули, они исчезли. Правда, перед уходом дикари оставили рядом большую охапку поленьев для очага и прежнюю кашицу в резных деревянных мисках.

Проснувшись в одиночестве, Лефтер растолкал Райана. И потребовал у товарища развязать узел и на его ремешке: стянутые большие пальцы совсем потеряли чувствительность и почернели.

Райан снова долго и неуклюже возился, жаловался на холод и проклятую темноту. А потом в хижину заявились японцы и принялись расспрашивать их об исчезнувших дикарях. Когда они ушли, Райан заявил, что не может отыскать иглу, а без нее распутать узел на мокром сыромятном ремешке невозможно. И ушел смотреть в щелку – хотя до рассвета было далеко, и оценить обстановку снаружи в полной темноте было просто невозможно.

Не рассчитывая больше на помощь товарища, Лефтер принялся за дело сам. Он подкинул в очаг дрова, и, когда огонь разгорелся и в хижине стало чуточку посветлее, начал подтаскивать к очагу корзины со скарбом дикарей, расставленные у стен, и искать в них кто-то подходящее для того, чтобы справиться с узлом. Скоро ему повезло, и в одной из корзин он обнаружил что-то похожее на металлический скребок для выделки кожи.

Зажав конец скребка зубами, он в конце концов разрезал ремешок, и со стонами начал растирать помертвевшие пальцы. Когда в них начала возвращаться чувствительность, Лефтер сообразил, что теперь надо принять какие-то меры к тому, чтобы японцы не заметили отсутствия пут у пленных. Порывшись в корзинах, он нашел похожий ремешок, разрезал его на две части, а половинки связал. Одно сыромятное кольцо он накрутил на свои пальцы – так что при не слишком внимательном осмотре японцы могли и не заметить хитрости. Второе кольцо он бросил Райану.

Лефтер в третий раз обыскал все корзины и кухонную утварь, ища хоть какое-то оружие – однако ничего острого и колюще-режущего так и не сыскал.

Несколько раз в хижину заглядывали солдаты. Убедившись в том, что пленники на месте, они исчезали за пологом.

Райан почти все время торчал у «двери» хижины, высматривая что-то снаружи. Пару раз он пробовал заговорить с Лефтером, призывая того решиться и попробовать бежать. Лефтер отделывался короткими репликами и междометиями. Самую длинную фразу он произнес лишь один раз:

– Далеко ли ты уйдешь, Винс, не зная дороги и без снегоступов, по глубокому снегу?

* * *

– Но я же не понимаю по-русски, господин капитан! – оправдывался солдат, вернувшийся из ночной вылазки в Отиай. – А он не говорит по-нашему, осмелюсь напомнить!

Солдат вернулся один, на лыжах, которыми снабдил его Охотник. Он не успел снять кухлянку, плотный «капор», надеваемый туземцами под меховую шапку, штаны из шкуры оленя и даже бинт, которым для маскировки в городе обмотал голову и половину лица. И теперь стоял перед разгневанным капитаном Томео, вытянувшись по уставу и держа руки по швам. Его нелепый вид в женской одежде бесил капитана еще больше.

– Ты не солдат, а случайно попавший в армию ублюдок! Говенная голова! Тебе было приказано привезти сюда механика! Почему ты не привез его? Почему ты позволил Охотнику бросить тебя и куда-то исчезнуть?

Солдат молчал и только дергал правой рукой, словно пытаясь отдать честь, но вовремя вспоминая, что для этого неподобающе одет.

– Идиот! Расскажи все еще раз, с самого начала!

– Мы благополучно доехали до города, и в самом Отиайе сумели миновать патрули и найти дом старосты района, господин капитан! Я передал старосте ваш приказ насчет механика и предупредил о том, что ждет его в случае неповиновения. Староста испугался, но русских он, по-моему, боится больше. Он куда-то уходил и отсутствовал больше часа. Потом вернулся и сказал, что только один человек согласился помогать солдатам Императорской армии, но он не хочет ехать ночью. Завтра, то есть уже сегодня, он поедет на утреннем рабочем поезде в Тойохару и сойдет на полустанке тридцатого километра. Мы с Охотником должны были ждать его там, чтобы доставить сюда, а потом обратно на станцию. Староста по-русски растолковал все это Охотнику, и тот сказал, что понял. Мы с Охотником поехали на тот полустанок и там дождались утреннего поезда из Отиайя, но с него никто не сошел. Охотник дал мне лыжи и велел идти в лагерь, а сам на собаках куда-то поехал. Я не пускал его, но у него оружие, господин капитан! А мне оружие вы брать запретили. Это все, господин капитан!