Авантюристка - Кэрол Нелсон Дуглас

Я, однако же, целиком и полностью посвятил себя расследованию загадочных событий, произошедших в семье Монпансье. Дело перестало казаться мне столь тривиальным, после того как Эдуард Монпансье неожиданно уехал из Парижа в свете по-прежнему невыясненных обстоятельств таинственного исчезновения его племянницы.

Казалось, и без того встревоженная мадам Монпансье находится на грани истерики.

– Вы что-то скрываете, мадам, – бросился я в атаку.

Нервно ломая пальцы, она посмотрела налево, направо и, наконец, опустила взгляд на бестолкового спаниеля, сидевшего у нее на коленях. Вот тут-то она и рассказала мне о том, как племянница ее сбежала с американским женихом, как в дело неожиданно вмешалась английская семья по фамилии Нортон, как бесследно исчез ее супруг… невзирая на то, что фигуру его окружал ореол подозрений, связанных с исчезновением его племянницы. Она поведала мне и о письмах, которые супруг ее получал на протяжении последних лет, и о том, что английская семья и к ним проявила живой интерес.

Найти письма не составило большого труда. Мои подозрения тотчас пали на старую библиотеку, в которой до меня успели побывать Нортоны. Лишь только я оказался там – Уотсон, которому хорошо известны мои методы, описывает их с б́ольшим удовольствием и куда скрупулезнее, чем я сам, – как тотчас приметил фальшивую панель, за которой и лежали те самые письма. Толстый слой скопившейся на книгах пыли хранил отпечатки двух пар рук, причем кто-то из опередившей меня четы мог похвастаться весьма ловкими пальчиками, раз уж смог открыть тайник.

В отличие от вездесущих Нортонов, я забрал письма с собой и, тщательно изучив, выяснил, что представляют собой люди, их написавшие, – да-да, послания, безусловно, принадлежали перу разных авторов, – откуда они посланы и прочие любопытные сведения. Здесь я, пожалуй, не стану вдаваться в подробности. Оставлю это старине Уотсону, если, конечно, решусь поведать ему о том, к чему привело меня расследование сего дела. А это, разумеется, зависит от того, насколько оно окажется конфиденциальным.

Сами послания показались мне довольно тривиальными. Однако меня заинтересовал разнородный материал, на котором они были написаны. Для одних в ход пошла дешевая бумага из овсяной целлюлозы, которую производят лишь в Кале. Для других – тонкая почтовая бумага голубоватого оттенка, встречающаяся исключительно в южноамериканской Аргентине, а для кое-каких – мягкий пергамент с лишенными всякого смысла водяными знаками, производимый в Барселоне. Больше всего меня заинтриговал причудливый сургуч для печати, сочетавший смеси черного и алого цветов, которые соединялись в испещренный прожилками узор. Качество сургуча значительно превосходило качество конвертов и бумаги, не говоря уже об очевидной безграмотности содержания.

Именно такие печати, а вовсе не бесследно пропавшие племянницы, сбежавшие дяди и напрасно подозреваемые тети, обычно оказываются в центре коварных козней. Не зря физические улики всегда представлялись мне наиболее значимыми. Следы сургуча ведут в небольшую канцелярскую лавку, расположившуюся на Лазурном Берегу, в Ла-Кондамине, в городе Монте-Карло. Туда-то я завтра и отправлюсь.

Годфри принес не одну, а целых четыре карты критского побережья, каждая из которых была начерчена на толстой пергаментной бумаге и сложена в несколько раз. Из-за столь небрежного обращения чернила на сгибах слегка затерлись. Карты заняли собой весь стол, словно длинные портняжные выкройки. Я даже чуточку растерялась, глядя на поистине гигантские очертания солнечного острова.

– Сколько же здесь мелких деталей! Вы бы еще попросили меня распутать баттенбергское кружево[58], – процедила я, водрузив пенсне на переносицу.

Подруга обняла меня за плечи:

– Ты справишься, Нелл. Ничто не ускользает от твоего зоркого глаза.

Несмотря на уверенность подруги, я рассматривала взгромоздившиеся друг на друга карты с некоторой опаской.

– А если ни один участок побережья не совпадет по форме с линиями на татуировках?

– Ну что ж, тогда откажемся от этой идеи и придумаем что-нибудь получше, – весело ответила примадонна. – Не сомневайся, дорогая, нам действительно очень нужна твоя помощь.

– Ты опять кормишь змею какой-то гадостью? – простонала я, заметив, что Годфри приоткрыл корзину, стоявшую у окна.

– По крайней мере, нашей гостье эта гадость покажется истинным деликатесом, – улыбнулся Годфри, задвигая крышку.

Возражать я не стала, благодарная ему уже хотя бы за то, что он любезно освободил меня от необходимости удовлетворять потребности мерзкой рептилии.

Откровенно говоря, поначалу работа с гигантскими картами не доставляла мне удовольствия. Листы кальки, купленные Луизой и ее женихом, сперва показались мне слишком длинными, однако теперь их едва хватало, чтобы перерисовать извилистую береговую линию и сравнить получившийся контур с вычурными узорами татуировок. И все же мне было приятно осознавать важность данного мне поручения. В глубине души я надеялась, что благодаря моим трудам друзьям таки удастся проследить некоторую схожесть между побережьем Крита и извилистыми линиями, нарисованными почившим Сингхом.

От обеда я отказалась, но на ужин заказала луковый суп, ростбиф, сыр и ванильный пудинг. Официант принес еду на подносе прямо в номер. То, что поначалу напоминало поиски иголки в стоге сена, сделалось похожим на процеживание песка сквозь марлю. Все усложнялось тем, что чуть ли не каждый узенький залив смахивал на тот или иной узор татуировки.

Друзья вернулись в приподнятом настроении, источая сомнительные ароматы послеобеденного бренди и турецких сигарет.

– Нелл, ты все трудишься? – спросила подруга. – Смотри как бы не разболелась голова!

– У меня она и так болит.

– Значит, тебе пора отдохнуть, – твердо заявил Годфри, взявшись за спинку моего стула.

– Дайте мне еще хоть минутку! Надо дорисовать последний изгиб побережья, быть может, это именно то, что мы ищем… ах, нет, не совсем. Может, вот этот…

Стул слегка качнулся.

– Дорогая моя Нелл, уже далеко за полночь, – послышался голос Годфри. – Мы и подумать не могли, что ты просидишь за работой столько времени.

– За полночь! – вскрикнула я от удивления, поправила съехавшее пенсне и с укоризной взглянула на своих веселых друзей.

Годфри, облаченный в традиционный мужской черно-белый вечерний наряд, дивно сочетавшийся с его черными как смоль волосами и светло-серыми глазами, выглядел просто потрясающе. На шее Ирен ослепительно сиял бриллиант Марии-Антуанетты, не уступая в великолепии вечернему платью от Ворта из нефритово-зеленого тюля с открытыми плечами и пышными юбками, струившимися морской пеной вокруг ее тонкой фигуры. Чуть ниже груди покоилась брошь от Тиффани, выполненная в форме скрещенных ключей, скрипичного и обыкновенного, которую Годфри подарил супруге в Париже.