Маленький журавль из мертвой деревни - Гэлин Янь

телегу, а сам зашагал рядом, погоняя. Снег повалил гуще, и снежинки стали тяжелее, словно какая сила тащила их на землю. От школы до станции было три ли, и добрая часть пути тянулась вдоль пашен начальника Чжана.

Лысые поля на глазах густо белели. Так повозка семьи Чжан ползла по дороге среди снежного ноября 1945 года. Потом люди говорили, что первый снег в том году выпал поздно, зато снегопад был лютый, на зависть. Все хорошо запомнили тот год и в рассказах детям каждую мелочь превращали в предвестие, в знак того, что японские гады сдадутся. В знак того, что гады сбегут, бросив толпу горемычных, сиротливых гадин с гаденышами. Даже Чжанам казалось, что эта дорога им что-то пророчит — снег в один миг скрыл под собой колею. По правде, метель удружила девушкам в мешках: духу не хватало смотреть, как кули на помосте покрывает снег, и люди быстро их раскупили. Девушка в мешке Чжанов тоже почувствовала, как свирепа метель и тяжела дорога. Правда, она пока не знала, что отцы здешних жителей так и приехали в Маньчжурию из-за Великой стены — на телеге, запряженной мулом. В те времена на север перебирались все, кто не мог свести концы с концами. Когда-то и родители гадины в мешке, спасаясь от нищеты, отправились на запад, перешли границу и захватили земли, вспаханные отцами местных крестьян. И земли эти, звавшиеся Гуаньдуном или Маньчжурией, стали узенькой тропкой, на которой встретились два врага.

Старуха беспокойно глянула на неподвижный мешок, спросила сына, есть ли у него халат под стеганкой. Эрхай сказал, что нет. Старуха замолчала. Она думала велеть Эрхаю снять стеганку и укрыть мешок, но морозить сына не хотелось. Эрхай хлестнул мула, тот зарысил, а парень побежал рядом. Он понял, о чем думала мать.

Дом семьи Чжан был соединен со зданием железнодорожной станции. Зал ожидания вместе с кассой занимал места не больше, чем шесть квадратных столов, составленных рядом, а боковая дверь вела прямо на кухню Чжанов: как растопят котел — греется и дом, и зал ожидания. Через стену от кухни стоял хлев, там же хранили уголь и дрова. Стащив мешок с телеги, Эрхай вынес его на середину дворика. С неба так сыпало, что парень поморщился, зажмурил верблюжьи глаза с длинными, белыми от снега ресницами.

Мать закричала: «Почему мешок сразу в дом не отнес, зачем бросил в снег?!»

Эрхай поднял куль, затащил его в главную комнату. Он прикинул, что в мешке явно меньше шестидесяти цзиней. Разве дождешься от охранных чего хорошего? Надули почти на два даяна. Войдя в комнату, он сразу почуял неладное, бросил мешок, выскочил обратно во двор, побежал в западный флигель. Там было пусто. Сяохуань ушла. Сундуки можно не открывать, и так понятно, что жена собрала зимнюю одежду и сбежала к родителям. Эрхай подумал: и поделом, пусть мать с отцом увидят, какая это глупая затея. Выдумали купить япошку, чтоб она вместо Сяохуань детей рожала, да ведь Сяохуань не нарочно родить не может.

Тут мать позвала из главной комнаты:

— Эрхай! А, Эрхай!

Он сидел на кане[16], уже трубку докуривал, когда старуха прижала лицо к окну и постучала пальцем.

— Идите сюда! — она-то просто светилась от радости.

Эрхай ее будто не слышал. Тогда мать толкнула дверь во флигель. Старуха давно привыкла, что сын ей не отвечает, но. заглянув в комнату, тоже поняла, что дело дрянь. Сколько раз они с отцом объясняли невестке: купим япошку, родит нам ребенка, как родит — тут же ее и выгоним.

— На днях вместе съездим к Сяохуань, я хорошенько с ней потолкую, уговорю вернуться. — пообещала мать. — А ты пока развяжи мешок, выпусти человека.

Эрхай смерил мать взглядом из-под прикрытых век. медленно поднялся, буркнул:

— А вы с отцом чего? Не знаете, как мешок развязывается?

— Так не нам же с ней детей приживать. — примирительно ответила старуха. Она хорошо знала сына — на словах он не очень-то почитал родителей, но делал всегда так, как они велят, вот и сейчас: ворчит, но уже встал и пошел следом за матерью. С самого детства Эрхая не было такого, чтобы он согласился с родителями. а сделал по-своему. Так и с покупкой япошки для продолжения рода Чжан: Эрхай все дерзил да перечил, но поступал, как ему велят.

Эрхай с матерью прошли сквозь двор, густо усыпанный снегом, заглянули в дом. Отец был на станции: в два часа проходил товарный поезд, старик пошел семафорить.

В главной комнате было хорошо натоплено: мать подсыпала угля в котел, жар пошел по дымоходу в кан. Фигурка в мешке сжалась в комочек, не шелохнется. Эрхай понимал: мать позвала его развязать мешок еще и для того, чтобы он «снял покрывало с невесты». К тому же старуха не смела сама притронуться к мешку — кто знает, что оттуда выскочит. Япошки сдались, но как ни крути, люди все равно их боялись. Не говоря уж о том, что они были беспощадными извергами, захватчиками, истреблявшими все живое, так ведь и просто чужеземец — это еще как страшно. Эрхай услышал, что его сердце тоже стучит, словно барабан.

В мешке, обхватив руками колени, сидел крошечный человечек. Эрхай с матерью так и застыли на месте, глядя на него. Голова человечка была острижена под ежик в цунь[17] длиной, по волосам пленника можно было принять за брата Эрхая. Шейка тоненькая, в обхват ладони, все лицо в струпьях грязи. Мать увидела, что одет человечек в короткие штанишки, едва до колен, ноги измазаны в подсохшей крови. Пленник взглянул на старуху, и у той сердце сжалось, руки-ноги сделались ватными. Она велела Эрхаю:

— Ну чего ты, скажи ей, чтоб вставала!

Эрхай застыл на месте, во все глаза глядя на человечка в мешке.

— Эрхай, скорей вели ей, чтоб вставала!

Парень приказал скрюченному человечку:

— Вставай! — его взяла досада на мать. — Смотри, что вы с отцом наделали! Еще поди угадай, оклемается она или нет!

Как раз об этом-то мать и беспокоилась. А ну как в их доме умрет япошка, что тогда будет? И не в убытке дело, а что они людям скажут?

Мать подняла руки, сама еще не зная, что будет делать. Набралась храбрости и схватила человечка за предплечья. Она уже приготовила себя к тому, что япошка — на семь частей бес, а на три части человек, но когда тронула этого беса, мурашки побежали по коже: вместо рук