Предприниматели - Маттиас Наврат

Мать любит отца именно за то, что он предприниматель. И когда она ему говорит «Найди себе другую работу!», она, конечно, так не думает. Ей нравится, что у нее муж предприниматель, а не раб. Когда мы возвращаемся, мать сидит у стола на кухне и думает. И говорит отцу: «Ты думаешь, мне нравится тут сидеть и ждать, пока что-нибудь не стрясется?» Летом мать поливает овощи в саду из корыта. Морковь и бобы, едва только покажутся из земли, кажутся крохотными старичками. А отец говорит: «В этом и есть все лучшее из Шварцвальда». Шварцвальд старый и морщинистый, оттого и морковки тоже здесь растут старые и морщинистые.

Иногда мать так шумит у себя в спальне за закрытой дверью, и тогда мы с Берти сидим на кухне и слушаем, как грохочут двери наверху. Пусть пошумит, иногда это полезно, она все равно это несерьезно. Она уедет и нас с собой заберет? Куда? Спрашивает отец. И тогда мать вынуждена признать, что он прав. Потому что откуда еще возьмется «звонкая монета», если не от предпринимательства?

За завтраком отец целует ее в губы и говорит: ты моя самая великая ценность, с тобой мы сила. Ты меня любишь, Фрэнки? Люблю, Джонни. А вечером на столе появляется жестяная коробка с письмами и открытками, все из заброшенной деревни в долине. Из коробки появляется кафе «Шперль» в Вене, люди сидят за столиками, курят и смеются, официант в рубашке и фартуке снует между столами, все в черно-белых тонах, потому что отец выхватил эту коробку у самой истории. И снова сцена с поцелуями и признаниями в любви. Мать на самом деле счастлива, что мы все вместе теперь владеем собственным предприятием, а не батрачим как рабы в «Раю». И я тоже предпринимательница, и у меня есть длинноносый Тимо, и это здорово.

На другое утро отец достает из шкафа в гостиной ружье. Нам запрещено его трогать, потому что оно живет своей механической жизнью. Я иду за отцом во двор. Там стоят двое мужчин в ковровых пальто. Ступайте своей дорогой, говорит им отец.

Мы только хотели спросить, произносит один из них, низенький, гораздо ниже другого.

Уже спросили, говорит отец, а теперь идите.

Всегда найдется что-нибудь, отвечает коротышка, улыбается голубыми зубами и обводит рукой наш двор. Пола его коврового пальто оттопыривается, на поясе чернеет пистолет. Отец предупреждающе передергивает затвор, ковровый коротышка отпрыгивает в сторону и воздевает руки. Ну что вы, говорит он, мы всего лишь хотели спросить. Затем кланяется, и оба уходят в ворота, молитвенно сложив руки перед грудью, как в церкви. А коротышка постоянно улыбается голубыми зубами, а отец не спускает с него дула ружья, пока оба закрывают за собой калитку. Коротенький синезубый прислоняется к забору снаружи и глядит на наш дом. Высокий грузит сумки на тележку и натягивает сверху брезент от грузовой фуры, и, помахав нам рукой, оба удаляются. Мы хотели только спросить, кричит маленький.

По дороге в «Рай» я спрашиваю отца, знает ли он ту книгу. Нет, отвечает он. Я рассказываю ему о лесах и озерах за Вогезами. И о том, что надо пересечь Зону, чтобы попасть в эти леса. За Вогезами все точно так же, как у нас тут в Шварцвальде, отвечает отец. Не может быть, чтобы все так же, думаю я. Но лучше промолчу, это только мои мысли.

По дороге в Шёнау я думаю, что теперь живу двойной жизнью и что виновата в этом, наверное, наша работа. Может быть, в этом вообще сущность труда: как бы ни была прекрасна наша работа, в нас просыпается некто другой, кто совсем не желает работать. И тогда речь идет совсем уже не о работе. Вот, например, доктор Хагель рассказывает, как он каждое утро радуется, что ему надо вставать и спускаться в деревню в свою практику. И в этом заключается, наверное, великое противоречие, потому что и у него внутри рано или поздно голос произнесет: «Не желаю сегодня спускаться в деревню ни в какую практику!» Почему бы и мне сегодня не пойти на пруд и не провести день с длинноносым Тимо? И не будет больше никакой работы. Вот за это я и люблю наше предприятие: у нас настоящая работа, и у нее всегда есть ощутимый результат, и в такие моменты я чувствую, что внутри меня есть вторая Липа, но ведь это и есть я сама. И в то же время не я. Не было бы у меня работы, я бы, скорее всего, и не узнала бы вообще, что во мне есть эта вторая личность.

После обеда отец говорит: сегодня еще более великий «Специальный день», чем обычно. И тут же у Берти ушки на макушке.

Большая космическая электростанция, ликует брат.

Мы едем в долину. Проезжаем под автобаном, над нами грохочут гигантские сдвоенные грузовые фуры, что держат путь на север. Потом я вижу аллею, и мы по мосту переезжаем Рейн, в первый раз. Потом долго едем мимо опустевших деревень, один круговой съезд за другим, горный серпантин. Во Франции много таких дорог, говорит отец. По обочинам дороги валяются кучи пластика и стоят брошенные автомобили без стекол и колес. Мы едем теперь по аллее из всякого старья. Отец говорит о большой космической электростанции, Берти пристает к нему с вопросами, а я просто с удовольствием глазею в окно. Там на горизонте на солнце прекрасно сверкают Вогезы. Дорога круто поворачивает, и мы двигаемся прямо на них. Но отец съезжает на проселочную дорогу, и перед нами вырастают два искусственных вулкана. Их построили, чтобы на небольшой территории проводить великие взрывы. Взрывы плазмы, из которой возникают звезды. Великое количество «звонкой монеты».

Печальное зрелище являет собой электростанция. Подъезжаем к забору, ворота болтаются на одной петле, проезжай, кто хочешь, хотя вокруг понатыканы таблички с предупреждением о смертельной опасности. Здешние кусты и трава – привилегированное сословие по сравнению с теми, что пробиваются сквозь асфальт и дырки в стене в какой-нибудь брошенной деревне. Этим повезло!

Отец останавливается перед ангаром, у которого на двери нарисована огромная белая цифра «3». Распределяем измерительные приборы, говорит отец, открывает багажник машины и достает черный ящик, который я прежде никогда не видела. Внутри на пенопластовых подушках лежат три коробочки из чёрного-пречёрного тантала и молибдена.

Это что, детекторы Холла?

Всякий раз во время освоения новой территории, отвечает отец, необходимо зондирование ресурсов, запомните! И поэтому он нажимает на оранжевую кнопку. Измерительные работы!

Коробочки начинают потрескивать, как фольга, в которую заворачивают подарки на день рождения. Отец переносит коробочку вправо, влево, треск то становится тише, то начинает походить на стрекот цикад и сверчков у нас на поле.

Это голос Вселенной, говорит отец и указывает на небо над нами. Вы научитесь его понимать.

Нам с Берти достается по одному прибору, что улавливают голос мироздания, команда разойтись в разные стороны и уловить самое содержательное из космических высказываний. Мой прибор еле слышно пощелкивает, когда я прохожу по железнодорожному полотну, через кусты, мимо опрокинутого вагона, поросшего ржавчиной, держась в направлении Вогезов и остерегаясь Мутантов из Зоны. Приборы щелкают громче, когда отец подводит нас к воротам ангара 3. Отец отодвигает в сторону створку ворот, и нам в лицо ударяет жаром, как из парника. Заходим внутрь. Отовсюду капает и сочится влага, пол скользкий, осторожно. Отец светит фонарем, чтобы мы с Берти не задели кабель, свисающий с потолка, или не свалились в шахту.