Летом сорок первого - Георгий Свиридов

Сергей отчетливо помнит пульсирующие трассы, которые многочисленными линиями перечертили ночную темноту, и ослепительно яркий свет ракет, осветивших все вокруг до мельчайшей травиночки, и безысходное состояние, пережитое им в те критические минуты, пока из последних сил преодолевал заросли кустарника и углублялся в спасительную темноту леса, надеясь за деревьями укрыться от жалящей паутины огненных трасс. Бежал в темноте, как слепой, на ощупь, вытянув руку, падал, поспешно вставал и спотыкался о корни, пни, продирался сквозь заросли жестокого ельника и кусты можжевельника, натыкался на стволы, на колючие ветви. Рядом бежали те, кому удалось прорваться... А сердце бухало в груди, стучало кровью в висках, повторяя одно-единственное слово: жив! жив! жив!.. Спасся!.. Спасся! Не подкосило осколком, хотя вокруг грохотала и дыбилась от разрывов земля, уберегся и от пули, хотя они роем проносились совсем рядом, порой обдавая мгновенной жуткой теплотой разогретого металла... Только радости почему-то он никакой не испытывал, ее было совсем мало, а в его возбужденном сознании жила, заглушая собою, придавливая все другие чувства, одна занозисто острая боль огромного несчастья, одной большой непоправимой беды, которая обрушилась на заставы, на пограничный отряд, на другие отряды и воинские части, а они не смогли удержать границу в неприкосновенности и пустили эту самую большую беду в глубь своей страны... Того, что случилось, почему-то никто никогда даже и не пытался предвидеть.

А надо было бы предвидеть и такое. Но не хотели. Даже мысли не допускали и пресекали возможность обсуждения такого варианта военных действий. Закомолдин никогда не забудет, как его публично, в назидание другим молодым командирам, отчитал комиссар отряда Телужин только за то, что Сергей осмелился на командирских занятиях, по своей наивной простоте, задать волновавший его вопрос: «А как действовать взводу, если противнику все же удастся вклиниться на нашу территорию?» Воевать собирались только на сопредельной стороне, на чужой земле. Об этом говорили, к этому готовились и об этом пели в строевой песне: «И на вражьей земле мы врага разгромим...»

Но судьба распорядилась по-иному. Вторую неделю воюем и все пока на своей земле. Как ни крути, как ни верти, а выходит одно, что самая большая беда именно там и подстерегает нас, людей, где мы ее меньше всего ожидаем.

Только эту простую истину щепетильный в мелочах капитан Телужин никогда не узнает. Он погиб в первом неравном бою. Два часа он сдерживал бешеный натиск гитлеровцев, не подпускал их к мосту, метко поражая врагов очередями станкового пулемета «максим». Подходы к небольшому мосту, да и сам мост был усеян трупами вражеских солдат.

Комиссар считался в погранотряде одним из самых метких пулеметчиков, он и на соревнованиях в округе всегда выходил в призовую тройку. Телужин умел «максимом» не только снайперски поражать цели, но еще и разговаривать, вернее, передавать сведения по азбуке Морзе, как заправский телеграфист: та-та, та-та-та, точка-тире, точка-тире... Он со стрельбища, которое находилось неподалеку от казарм, от дома, где жили семьи командиров, передавал привет Нине, своей жене, называл пограничника, отличившегося в выполнении упражнений, лучше всех поразившего мишени. А когда бойцы возвращались, то их встречала Нина, смуглолицая улыбчивая женщина, красавица и умница, гордость погранотряда, чемпионка Западного округа по кроссу и бегу на средние дистанции, в нее были открыто или тайно влюблены чуть ли не все командиры, а о бойцах и говорить нечего. Нина с приветливою улыбкою встречала и подносила букет цветов именно тому, у кого сегодня был самый лучший результат. Пограничники каждый раз приятно удивлялись. Как она смогла догадаться? Как она узнала итоги стрельб? Тайна раскрылась буквально перед самой войной, когда в отряд прибыло пополнение. Один молодой боец, знавший азбуку Морзе, расшифровал сигналы комиссара, прочел его «письмо»...

Гитлеровцы сосредоточили огонь на пулеметчике. Но пулемет всякий раз оживал, когда они поднимались в очередную атаку, лезли на мост. Комиссар, дважды раненый, руководил боем, бил и бил короткими очередями, прощался со своей женой, приказывал и уговаривал ее, отстукивая очередями только одно слово: У-х-о-д-и... У-х-о-д-и... У-х-о-д-и...

Но Нина никуда не ушла. Она находилась рядом, в соседнем окопе, перевязывала раненых и сама стреляла из винтовки. А когда пулемет комиссара замолк, она, невзирая на опасность, под пулями бросилась к мужу. «Максим» молчал лишь считанные минуты. И заговорил снова, бил по наседавшим врагам, заставляя их откатываться назад, залегать, отползать. Захватить мост через речушку с ходу и выйти в тыл пограничному отряду гитлеровцам не удалось. Мост они взяли только тогда, когда подошла подмога: два бронетранспортера и танк. Немецкий танк, выйдя к мосту, из пушки в упор расстрелял отважную пулеметчицу. Но и танк дальше моста не прошел. Едва он приблизился к окопу, как навстречу ему поднялся истекающий кровью старшина Ефремов, который не раз получал из рук Нины букеты цветов, который вместе с нею защищал честь отряда на окружных соревнованиях по легкой атлетике, поднялся со связкою гранат, торопливо стянутых солдатским ремнем...

Не прорвавшись через мост, гитлеровцы навели переправу на полкилометра ниже по течению и стали наступать на военный городок с севера, на правом фланге от дубовой рощи. Но их встретили и там. Лейтенант Закомолдин находился на чердаке двухэтажного кирпичного здания казармы и оттуда, сверху, простреливал пулеметным и ружейным огнем все подходы к городку. Вначале это давало определенное преимущество пограничникам. А потом немцы подкатили пушки...

2

Сергей Закомолдин с усилием открыл глаза, и воспоминание первого боя исчезло. Его настороженный слух, уже привыкший к робкой тишине леса, различал множество мелких невнятных шорохов и звуков, но они не несли с собой ничего подозрительного. Обычные звуки, порожденные лесной жизнью. Где-то пискнула мышь, сорвалась и упала пересохшая ветка, весело возилась в гнезде птичья мелкота, да в вышине поблизости работящий дятел выстукивал свою морзянку, которая, как казалось Сергею, перекликалась и передавала в глушь леса тревожные телеграммы о далекой, еле слышной, не утихающей стрельбе. Где-то в глубине застучал второй дятел, и Сергею показалось, что тот, приняв сигналы от первого, передавал тревогу дальше, предостерегая лесных жителей об опасности. Эти сигналы об опасности воспринимал и Сергей своим сердцем. Но сколько бы Закомолдин настороженно не прислушивался, стараясь определить характер далекой стрельбы, глухие чуть слышные звуки как-то незаметно сливались в один бесконечно монотонный и ровный шум в вершинах, порожденный волнообразными порывами ветерка. Да и сам перестук дятлов успокаивал утомительным однообразием, ровным и бесхитростным, если к нему повнимательнее прислушаться.

Пограничников со всех сторон обступали высоченные деревья. Внизу простирался узорчатый ярус кленов, лип и вязов. Кое-где мягко голубели гладкие стволы осин. Выше этого яруса поднимались, словно колонны, сосны с прямыми могучими медными стволами, темные ели с пикообразными верхушками, кряжистые дубы с раскидистыми и узловатыми, как натруженные руки, ветвями. Солнце поднялось над лесом, наполняя все вокруг мягким и теплым светом. Утро вступало в свои права.