Гароэ - Альберто Васкес-Фигероа

– Что за выражение, мой генерал!.. – с лукавой улыбкой попеняла ему старая Файна, убирая пустую тарелку. – Ну как тут научишься хорошо говорить с таким вот хозяином?

Фелюги напоминали бумажные кораблики, влекомые бурным течением по канаве. Они кренились на бок, вразнобой взбирались и спускались по волнам, несмотря на героические усилия гребцов, в движениях которых было больше отчаяния, нежели проворства. На каждую шлюпку приходилось всего лишь по три неопытных человека, тогда как, чтобы заставить судно двигаться в нужном направлении, требовалось никак не меньше десятка морских волков.

Чтобы фелюги не унесло в разные стороны ветром и течениями, их соединили между собой толстым канатом саженей в двадцать длиной, привязав его к корме судна, которым командовал лейтенант Баэса, и к носу второго, которым управлял капрал Карлос Арес. Можно было подумать, будто первое судно тянуло на буксире второе, поскольку мускулистый Бруно Сёднигусто был единственным гребцом, способным успешно справляться с трудностями, хотя с каждым взмахом весла становилось все очевиднее, что они слишком отдаляются от берега.

Все шестеро, обливаясь потом и отдуваясь, предпринимали отчаянные попытки вновь подплыть к утесам, которые защитили бы их от ветра, и высмотреть крохотный пляж или укромную бухту, где можно было бы обрести убежище, однако безжалостный океан, словно магнит, затягивает корабли в свои бесконечные просторы, так что понадобилось не так уж много времени, чтобы осознать, что они находятся на расстоянии уже больше пол-лиги от последнего известного острова.

А они прекрасно знали, что, если так пойдет и дальше, их навеки поглотит то, что географические трактаты и морские карты обычно с полным основанием именуют Мрачным океаном.

Если верить легендам и даже некоторым географам, пользовавшимся авторитетом, бескрайнее море, начинавшееся за островом Иерро, кишмя кишело гигантскими кальмарами, китами-убийцами и жуткими водяными змеями длиной в тридцать саженей и простиралось до такого места, где рычащий бездонный водопад сбрасывал его к пределу Вселенной.

– Давай! Давай! Давай! – не унимался офицер, подгоняя своих подчиненных. – Навались! Навались! Гребите, иначе мы пропали!..

Если кто-то желал ободрить товарищей, чувствуя, что их силы на исходе, а ладони содраны до крови, ветер заглушал его крики. Поэтому вскоре ответом ему было только прерывистое дыхание тех, кто уже не мог сопротивляться, да время от времени всхлипы тех, кто был уверен, что смерть уже расположилась на борту их утлых суденышек.

Крепкая веревка, соединявшая шлюпки, не раз натягивалась, а с приходом новой волны трещала, угрожая порваться и тем самым бросить более слабых гребцов на произвол моря, а оно было угрюмого темно-синего цвета и становилось все безжалостнее.

Их обогнала стая дельфинов, которые, играя, весело подпрыгивали, и люди не могли не почувствовать по крайней мере зависть к этим безмятежным созданиям, которые, казалось, радовались жизни, как дети, в самом центре того, что мореплавателям представлялось кромешным адом.

С неба за их тщетными усилиями наблюдали дюжины чаек.

Берег отступал все дальше.

Боже праведный! Неприступный вулканический остров словно ожил и отдалялся, будто это его относило ветром.

– Гребите, гребите, гребите! – надрывно кричал лейтенант Баэса. – Ради всего святого, гребите, иначе мы пропали!

Это уже был не приказ, скорее жалобная мольба.

Даже упорный Бруно Сёднигусто начал выдыхаться.

Через несколько минут двое гребцов во второй шлюпке, которая практически шла на буксире, повалились друг на друга, будучи не в силах бороться с волнами…

Или с судьбой.

Только старший из галисийцев все еще сопротивлялся.

Он продолжал грести один, в ярости и отчаянии, упрашивая своих товарищей не сдаваться до последнего, но вскоре, по-видимому, понял, что их шлюпка превратилась в тяжкую обузу и при попытке подойти к впереди идущей фелюге в таком бурном море они подвергнут опасности оба судна.

Несколько мгновений он сидел неподвижно, обхватив голову руками и упершись локтями в колени, словно ему было нелегко смириться с поражением, а затем встал на носу, вынул из-за пояса острый нож и крикнул:

– Прощай, Амансио! Прощай, брат!

Он перерезал веревку и замер на месте, следя за тем, как первая фелюга, освобожденная от столь невыносимого мертвого груза, набирает ход, устремившись к далекому берегу.

Лицо Амансио Ареса было мокрым от слез, но он был не в состоянии их вытереть, боясь сбиться с ритма. Он греб скорее сердцем, нежели руками, не отрывая взгляда от человека, с которым прожил бок о бок большую часть своей жизни, и вот теперь его фигура уменьшалась на глазах.

– Давай, давай, давай!.. – кричал ему неутомимый Сёднигусто. – Последнее усилие!

Вероятно, поскольку им приходилось грести, сидя спиной к острову и лицом к морю, и в силу этого обстоятельства наблюдать, как лодку с тремя товарищами словно заглатывает некое безжалостное чудовище синего цвета, который с каждым гребком все больше сгущался, их охватил такой ужас, что, не желая разделить подобную участь, они сжали зубы и постарались извлечь силы оттуда, где их не было.

Сколько миллионов несчастных на протяжении истории точно так же противостояло океану и сколько погибло, когда, казалось, спасение было близко, только руку протянуть?

Моряк, ты моря не бойся, бойся скалы.

Моряк, ты моря не бойся, бойся скалы.

Море качает тебя, скала – разобьет.

Море качает тебя, скала – разобьет.

Милая, губы не вспомнят, ты в сердце храни

память мою.

Милая, губы не вспомнят, ты в сердце храни

память мою.

Дно мне милей крутых берегов.

Дно мне милей крутых берегов[6].

Самоотверженная команда ветхой и обшарпанной каравеллы, на которой они прибыли на Иерро, не раз напевала эту старую моряцкую балладу, ставя паруса, чтобы придать себе бодрости в этом нелегком деле. Однако ни кастилец, ни андалусец, ни галисиец, которые сейчас так отважно боролись за свою жизнь, не могли и подумать во время долгого, однообразного и тягостного плавания, начавшегося в Севилье, что не пройдет и трех дней после высадки на берег, как они окажутся перед ужасным выбором: обрести вечный покой на темном дне океана или разбиться об утесы под яростным натиском ревущих волн шестиметровой высоты.

Что это было – предостережение или насмешка судьбы?

Не все ли равно?

– Впереди рифы, мой лейтенант! – неожиданно крикнул саморец. – Что будем делать?

Гонсало Баэса понял, что у него всего пара минут, чтобы выбрать какой-то из двух вариантов, один другого нежелательнее и рискованнее: перестать грести и, позволив ветру и течениям унести шлюпку обратно в открытое море, разделить судьбу товарищей, которые уже начали исчезать из виду, приблизившись к колеблющейся и волнистой линии горизонта, или попытаться пробраться через лабиринт остроконечных скал, покрытых белой пеной, которые неизбежно разнесут фелюгу в щепки.