Гароэ - Альберто Васкес-Фигероа

Ноги у него подкосились, и он не упал только потому, что Бруно Сёднигусто его поддержал. Он попытался закричать, но из горла не вырвалось ни единого звука.

Дойдя до края тропинки, девушка остановилась, обернулась и твердо, как она одна умела это делать, посмотрела на него, и, несмотря на расстояние, он смог прочесть в ее глазах ту же любовь, какая была в тот далекий день, когда он впервые увидел ее в бухте.

Прошло всего лишь несколько мгновений – коротких-прекоротких, длинных-предлинных, горьких-прегорьких, которые никогда не хочется вспоминать, но которые никогда не забываются: это по их вине жизнь цельного человека превратится в вечное наказание, – пока Гарса вновь не перевела взгляд на горизонт, и тогда великан Тауко медленно шагнул вперед и мягко толкнул ее в спину.

Я похоронил Гарсу

в своем сердце.

Нет места ближе, теплее,

где было бы больше любви.

Цветы там не вянут,

плита никогда не покрывается грязью,

тогда как в ее могиле лежат только кости —

кости, которые я никогда не видел.

Там от нее ничего не сохранилось —

ни от ее глаз,

ни от ее голоса,

ни от ее смеха,

ни от ее запаха.

Могила есть могила,

другое дело – боль.

Это единственное стихотворение, написанное лейтенантом Гонсало Баэсой. Однако каждое слово пронизано болью, которая не оставляла его с того самого момента, когда он увидел, как женщина, которую он любил и которая носила под сердцем его будущего сына, падает в пропасть, а волна, разбившись о подножие утеса, поднимается вверх и, словно желая смягчить страшный удар, принимает ее в белую пену своих рук.

Всемогущий океан тем самым признал, что такую красоту нужно оберегать даже в мгновение смерти.

– Ее все любили, никто не желал ей зла, однако самый древний закон ее народа, закон, существовавший не одно столетие, приговаривал к смертной казни всякого, кто раскроет чужаку секрет священного дерева…

Монсеньор Алехандро Касорла и старая Файна, казалось, потеряли дар речи и своим долгим молчанием, как можно было предположить, почтили память той, которая пожертвовала жизнью ради любимого человека.

Наконец первый едва слышно проговорил:

– Я бы назвал их дикарями, если бы не был свидетелем того, как сжигали на костре невиновных, осужденных на основании гораздо более нелепых законов. Теперь мне ясно, почему ты отказываешься принимать это назначение.

– Возвращение на остров не разбило бы мне сердца, ведь в тот день оно умолкло навеки… – признался генерал, который, словно желая отвлечься, вертел в пальцах пустую рюмку. Он все не решался отвести от нее взгляд из опасения, что его глаза выдадут, как сильно он расстроился, рассказывая финал столь горькой повести. – Но, честно говоря, я не чувствую себя способным оказаться один на один с собственными воспоминаниями. Настаивать, чтобы я вернулся в бухту, где познакомился с Гарсой, на берег, где мы предавались любви, или на то место, где она объявила мне, что у нас будет ребенок, значит требовать слишком многого.

– Понимаю. Что было потом?

– А то, что мы прошли через все муки ада. Помню, я утратил ощущение реальности, все случившееся казалось мне кошмарным сном. А судьбе словно вздумалось вновь над нами посмеяться: через три недели зарядили дожди, воды вылилось больше, чем за предыдущие четыре года. – Хозяин дома пожал плечами: мол, непонятно, как все это можно перенести, – и заключил: – Вот такие это острова, такими они и останутся до скончания веков. – Опечаленный генерал Гонсало Баэса осторожно поставил рюмку на стол, улыбнулся той отрешенной улыбкой, которая появлялась на его лице, только когда он говорил о единственной любви в своей жизни, и добавил: – Сменный гарнизон прибыл в намеченный срок, я вернулся на какое-то время в Антекеру, и с тех пор моя жизнь превратилась в бессмысленное странствование в поисках дерева, с которого сочилась бы вода, способная смягчить мои страдания, но я не нашел такого.

– Такого, наверное, не существует.

– Да! Никогда не было и не будет. В мирной жизни я чувствовал себя ненужным, а в бесчисленных баталиях, в которых я участвовал, никто так и не удосужился выпустить мне кишки, предпочитая разделаться с несчастными бедолагами, умолявшими сохранить им жизнь.

– Подставлять брюхо, чтобы его вспороли, значит пренебречь самопожертвованием Гарсы, – проворчала хмурая кухарка. – Не думаю, что она бы на это пошла, зная, что вы тут же полезете на рожон, ища погибели. Но я уверена, что, где бы она сейчас ни находилась, она чувствует себя счастливой, оттого что прошло столько лет, а вы ее все так же любите, как в первый день. Важен только след, который мы оставляем в окружающих, все прочее исчезнет.

– И где только ты этому научилась? – удивился ее хозяин.

– Когда моешь тарелки, успеваешь о многом поразмыслить! Расскажите нам о Гароэ еще что-нибудь, – попросила она. – Слыхать-то я о нем слыхала, а вот человека, который бы его видел, не встречала.

– Как и утверждала Гарса, такого красивого дерева не сыскать на всем белом свете. Оно мне часто снится… чтобы я еще раз послушал ту незабываемую музыку… – откликнулся на ее просьбу антекерец. – Оно не только живое и дающее жизнь, но вдобавок наделено магической силой! Ты можешь часами сидеть перед ним, ощущая, как корни, проходя у тебя под ногами, передают тебе силу, которая берет начало во времени, предшествующем рождению Христа.

– Оно такое старое?

– О нем упоминает еще Плиний, когда пишет о Счастливых островах. Будь у меня возможность снова его увидеть, не возвращаясь на те тропинки, по которым я прошел с Гарсой, я бы не колебался, потому что меня часто посещает странное ощущение, что только оно одно и способно вернуть мне душевный покой.

– А ты попробуй!.. – предложил ему монсеньор Алехандро Касорла. – Пересиль себя, вернись туда, чтобы встретиться со своим прошлым, вновь пережить каждое из тех чудесных мгновений, когда ты чувствовал себя самым счастливым человеком на Земле, и провести несколько часов перед легендарным Гароэ, которое могло дать имя твоему сыну.

– Слишком поздно, дорогой друг! – прозвучал горький ответ. – Слишком поздно – нам отпущен короткий срок, чтобы испытать счастье, и долгие годы, чтобы вспоминать то время, когда мы были счастливы. Так нам на роду написано, так уж распорядился Создатель, и ничто на свете, даже сила чудесного плачущего дерева – а сейчас мне хочется верить, что оно оплакивает Гарсу, не в силах изменить нашу судьбу.

Гароэ продолжало давать воду и поддерживать жителей Иерро до тех пор, пока его не свалила буря ровно четыреста лет назад, весной 1610 года.

Водосборники, в которые стекали его «слезы», сохранились до наших дней.