Тринадцать гостей. Смерть белее снега - Джозеф Джефферсон Фарджон

Это прозвучало как нечаянное признание, случайная мысль вслух. Дотронувшись до руки Джона, Надин встала и подошла к окну, чтобы, немного отодвинув длинную штору, уставиться во мглу. Собственное отражение и дерзко мерцающее платье – вот и все, что она увидела в окне.

Джон наблюдал за ней и ждал, когда Надин обернется. Почему она не торопится? И почему ему так хочется, чтобы она обернулась? Его вдруг охватила паника.

«Ерунда!» – подумал он, объятый ужасом.

В то утро, слепой от горя и полный сопутствующего горю эгоизма, он наскоро собрал чемодан и сбежал из Лондона. Его маленький мирок рухнул из-за неожиданного письма. Оно прилетело с неожиданностью отравленной стрелы. Внутри был яд – яд, отравивший струны его веры. Джон бросился на вокзал, не думая, на какой именно, и купил билет до дальней станции – любой, лишь бы умчаться подальше от гротескной иронии внезапной необходимости. Ему подошло бы любое место, лишь бы незнакомое, ни о чем не напоминающее. Кто-то впереди него в очереди в билетную кассу произнес: «Флэншем», вот он и повторил это слово кассиру.

Так вот куда случайно забросил его незнакомец из очереди – туда, где в темном окне опять так явственно, так мучительно отразилась она!

«Ерунда, ерунда! – билась у него в голове настойчивая мысль. – Просто я запутался, отсюда реакция. Плюс подвернутая нога. Господи, больно-то как!»

Джон сосредоточился на боли, надеясь обмануть себя. Он был даже рад мучению, понимая, что страдает заслуженно. Боль всегда навязывает свою игру: все искажает, наделяет малозначительное нелепой значимостью. Вот почему пациенты больниц влюбляются в своих сиделок…

Надин вернулась к нему так же стремительно, как отошла.

– Как вы дальше поступите? – спросила она. – Останетесь здесь? – Видя, что Джон удивлен ее резким тоном, заставила себя смягчиться. – Ну, вы так мало говорите про себя… Может, сегодня вечером вас где-нибудь ждут?

Он покачал головой.

– Куда вы направлялись, когда я встретила вас на станции?

– Разве вы уже не спрашивали об этом? Куда глаза глядят.

– Звучит мрачно!

– Не судите по звуку. Обожаю скитания!

– Понятно. И вот ваши скитания забросили вас сюда…

– Представьте! – У Джона возникло ощущение, будто они описывают круг за кругом, всякий раз возвращаясь в одну и ту же точку, поэтому он решился на прорыв: – Знаете, с ногой дело вовсе не так худо, как кажется. – Впрочем, всего минуту назад он утверждал, что ему очень больно. – Похоже, я могу встать и уйти.

– Считаете, нога вам позволит?

– Наверное.

– Но ответьте на мой вопрос: куда вы отправитесь?

Снова замкнутый круг! Джон потерял терпение.

– Вот и я задаю себе этот вопрос!

– Простите.

Джон не собирался выдавать своего отчаяния. Да и отчаяния больше не испытывал, даже перестал понимать, что это такое.

– Нет, это я должен просить у вас прощения, – пробормотал он. – А вы должны простить меня. Вы так добры ко мне! Не пойму, что со мной.

Но Надин понимала. Потому и отходила к окну в жалкой попытке справиться с тревогой. Что-то случилось, причем внезапно. Она уловила момент события. Это происходило с ней не впервые в жизни. Можно ли этому противостоять? Нужно ли обращать на это внимание? Она вспомнила о лежащей наверху старой миссис Моррис. Настанет день, когда и сама она будет такой! Потом Надин подумала о завтрашней охоте, об обреченных на гибель затравленных существах, о том, что всем, кто сейчас находится в Брэгли-Корт, тоже суждено умереть. Но пока те, кому на роду было написано быть затравленными, не помышляли об ожидающей их судьбе, как и весь Брэгли-Корт, за исключением Надин Леверидж. Она-то всегда это осознавала, потому и требовала от жизни отступного.

– Не надо извиняться, мистер Фосс, – произнесла Надин. – И не беспокойтесь: минет пять сотен лет, а все останется так же. А пока, раз очевидно, что вы не можете двигаться и вам некуда деваться, даже если бы могли ходить, предлагаю вспомнить, что мы с вами – две крохотные точки в бескрайней Вселенной. Допивайте свой чай!

Поезд, прибывший в 15.28, доставил в Брэгли-Корт двух гостей. На поезде в 17.56 прибыли еще четверо. Мужчина в окне «Черного оленя» наблюдал за их высадкой.

Этот поезд, как и его предшественник в 12.10, был скорым, а большинство гостей лорда Эйвлинга отдавали предпочтение именно таким поездам. Приятно было выйти из вагона в полдень, когда солнце стояло в зените, а на небе почти не было облаков. К половине первого гость уже добирался до своей комнаты в Брэгли-Корт, а ко времени ланча, о котором гонг оповещал в половине второго, багаж уже был распакован. Но имелись достоинства и у поезда в 15.28, невзирая на хлопотную пересадку: всегда приятно нагрянуть в загородный дом к пятичасовому чаю! Чай предвкушаешь, ведь его пьешь, уже избавившись от пыли и копоти переезда. Переодевшись во все свежее, снова начинаешь верить в гармонию жизненного ритма.

Но хорошим был поезд в 17.56. Прежде чем сесть в него, можно было с пользой провести день в Лондоне. На саму поездку уходил минимум времени. Да, желтые чашечки Брэгли-Корт приходилось пропустить, но не беда, улыбчивый проводник приносил голубые. А когда ровно в 17.56 раздавался звук катившегося гравия и поезд замедлял ход, станция Флэншем представала во всей своей красе, носильщик проявлял чудеса услужливости, а старый Джим – к 15.28 он никогда не подъезжал, ведь его конь, ветеран, подобно хозяину, нуждался в послеобеденном отдыхе – всегда был готов помочь. Впрочем, доставлять приехавших в Брэгли-Корт ему обычно не приходилось. Там предпочитали лошадей другой породы, к тому же лорд Эйвлинг присылал машину за теми своими гостями, которых не встречал их собственный автомобиль. Но существовали и другие адреса, и порой пассажир поезда в 17.56 называл один из них.

Из четырех гостей, вышедших на платформу в тот вечер, последним сел в поджидавший их «Роллс-Ройс» высокий худощавый джентльмен около сорока лет. Его звали Лайонел Балтин. Он намеренно помедлил, прежде чем погрузиться в машину, потому что это позволило ему стать молчаливым свидетелем некоего небольшого инцидента.

Тремя его спутниками явились, как он установил еще в вагоне-ресторане, актриса Зена Уайлдинг и супружеская пара, влачившая незавидное существование под фамилией Чейтер. Балтину, знатоку человеческих характеров, потребовалось всего две минуты, чтобы понять: в середине их фамилии недостает буквы «e» – тогда она стала бы говорящей и разоблачала бы своих носителей[2]. Даже когда муж смотрел на вас прямо, казалось, будто он поглядывает из-за угла. Жена – та и подавно была лишена дара прямого взгляда. Она была безмолвна и угрюма – только это и уберегало ее от постоянного побуждения разразиться криком.