Мгновения Амелии - Эшли Шумахер

В наступившую тишину вкрадываются легкий гул автомобиля, свет от светофора и щелкающий звук поворотника. Интересно, действительно ли перед бурей наступает затишье?

– Я рассказала ему о тебе, – наконец сообщает Дженна.

– Не хочу ничего слышать, – перебиваю я. Сердце сжимается от того, что внутри засело другое чувство, не связанное с нашим спором про Н. Е. Эндсли. – Не хочу ничего слышать об этом. Ты отправила домой хедлайнера[3] фестиваля только потому, что он нервничал. Это я понимаю, но все же разочарована, и больше ничего не хочу слышать. Пожалуйста.

Я икаю на слове «пожалуйста». Как убого. Как я убога. Но мне наплевать.

Мы молчим всю оставшуюся поездку, пока проходим через металлоискатели и бок о бок сидим в ожидании посадки. Не разговариваем, когда стюардесса приносит Дженне минеральную воду, а мне – колу.

Пока самолет заходит на посадку, я все-таки спрашиваю ее, почему же она не открылась мне сразу, почему выжидала.

– Если бы я рассказала раньше, это что-то бы изменило? – почти констатирует она; однако у меня не осталось эмоциональных сил, чтобы возразить ей, что это не ответ.

Я плакала перед подругой тысячу раз, она же передо мной только однажды.

Нам было почти пятнадцать, дружба только зарождалась, но уже тогда я отлично понимала, что в ее душе накрепко засела привязанность к их коту, Муту, хотя для посторонних это было не так очевидно. Дженна устраивала целое представление, ворча о том, как сильно он линяет или рвет ее одеяло острыми когтями, но если вечером кот не лежал в изножье ее кровати, она самостоятельно его приносила.

– Он будет орать под дверью, – поясняла она. А думая, что я не вижу, с любовью гладила Мута за ушами.

В один морозный день кот проскользнул мимо ног мистера Уильямса и стремглав умчался в незнакомую ему местность. Вечером мне нужно было возвращаться домой, но никто и не думал беспокоиться о пропавшем животном.

– Вернется, – заверил мистер Уильямс, – всегда возвращается.

Но Мут так и не пришел. Ни той ночью, ни следующей.

Подруга не признавалась, что беспокоится, но на третий день вместо упорной работы над эссе по «Ромео и Джульетте» она не сводила хмурого взора с окна.

– Дженна.

– Да? – Она не взглянула на меня, по всей видимости, не осознавая собственных действий.

– Давай пройдемся, – предложила я, – на улице хорошо.

Отвлекаясь, Дженна перевела на меня взгляд.

– Там всего десять градусов, – пожаловалась она, но все равно стала натягивать через голову свитер.

Через несколько минут прогулки мы перестали притворяться и включили фонарик на телефоне Дженны, чтобы осмотреть пространство под деревьями и машинами в надежде увидеть в его свете сияющие зеленые глаза пухлого и седеющего кота.

По чудесному – или дьявольскому – стечению обстоятельств час спустя возле куста в соседнем парке мы нашли потрепанный ошейник Мута с помятым серебряным колокольчиком, который больше не звенел. Даже в полумраке я заметила струйки крови и пучки кошачьей шерсти на нем.

– Койоты, – установила Дженна.

Я сдерживала слезы, глядя на жалкий истрепанный аксессуар.

– Мне так жаль, – прошептала я.

– Он был уже стар, – произнесла Дженна ничего не выражающим голосом. А затем процитировала строчку из стихотворения Фроста, которое на прошлой неделе мы читали на уроке английского: – Вечного золота нет.

Тогда я нарушила наше правило и объявила, что останусь у нее с ночевкой, хотя утром нужно было идти в школу. Дженна запротестовала, утверждая, что в порядке, но мне удалось ее уговорить.

Посреди ночи я проснулась от звука открывающегося окна, через которое холодный воздух потянул за собой уютную атмосферу комнаты Дженны.

– Что ты делаешь? – спросила я, сонно садясь на кровати.

В окне виднелась ее фигура; она выглянула на улицу, и плюшевый халат обтянул ее вытянутую спину.

– Мне показалось, что он мяукает, – ответила Дженна.

Я подошла к ней.

– Мне жаль.

Она не шевелилась. Я подняла на подругу взгляд.

По ее щекам стремительным потоком стекали слезы, напоминая крошечные брильянты, сияющие в приглушенных лучах света.

Боясь, что она оттолкнет меня, я неуверенно обвила ее плечи рукой. На ум приходили сотни разных фраз, но в итоге я обратилась к «Орманским хроникам».

– Помнишь речушку? Ту, которая течет в парке на другой стороне улицы? – Дженна кивнула. – Возможно, она течет в Орманию, – продолжила я. – И, возможно, старенький пухлый кот поможет Эмелине и Эйнсли не тосковать по этому миру.

Дженна молчала, а я начала ощущать себя дурочкой.

– Муту будет хорошо в Ормании, да? – обратилась она ко мне. – А повар в «Обители сирен» раскормит его так, что он не сможет ходить.

Испытывая облегчение, я рассмеялась сильнее обычного.

– Да, или Мут больше понравится Эмелине, но сам захочет жить с Эйнсли, отчего Эм разозлится.

– Скорее всего.

Уголки губ Дженны дрогнули, и она склонила голову на мое плечо, вытирая слезы со щек. Холодный воздух пощипывал кожу на моем лице, но я не смела двинуться с места, боясь нарушить атмосферу.

Пусть Дженна никогда не плачет, но она не я.

Усилием воли останавливаю накатывающиеся слезы и подавляю злость, ведь до ее отъезда в Ирландию остался всего один день.

Двадцать четыре часа, чтобы разобрать чемодан (а в случае с Дженной – заново собрать) и сгладить каждую шероховатость в наших отношениях, которую я создала с того момента, как подруга рассказала мне о Н. Е. Эндсли.

Мы на удивление слаженно работаем, укладывая купленные Дженной книги на полки и раз за разом пытаясь утрамбовать многочисленные принадлежности юного ботаника в два чемодана, которые она собирается взять с собой. Она разворачивает наш постер, встречается со мной взглядом над незаправленной кроватью, на которой разбросаны сложенные носки, и улыбается, поднимая его над головой, будто предлагая посмотреть.

Я вяло киваю. Ага.

Она скручивает плакат обратно в тубус и, вздохнув, кладет поверх моей сумки, чтобы я забрала его домой.

«Прости» – вот что означает ее вздох, но я нарочно игнорирую его и продолжаю сворачивать ее майки в малюсенькие цилиндры.

Два раза она интересуется, не забуду ли я посетить подготовительный семинар. Я уверяю ее в готовности сходить, но все же не сомневаюсь, что его проводят люди, которые на протяжении восьми часов наслаждаются звуком собственного голоса, проходящего через микрофон. Дженна заставляет меня поклясться на мизинчиках. Эту уловку я придумала в десятом классе в надежде убедиться, что она действительно слушает меня, а не витает в облаках. Когда она вытягивает руку и наши пальцы слегка соприкасаются, мои губы едва не растягиваются в улыбке.