Ночные легенды - Джон Коннолли

Городок этот небольшой, компактный. При обычном раскладе охватить достаточное число людей, казалось бы, затруднительно, но когда он тут накануне прогуливался, то заметил нечто, заставившее его пересмотреть свои расчеты. Остаток дня он провел в размышлении, взвешивая все за и против в попытке определиться, как действовать наиболее оптимальным образом.

В то утро, когда в унитазе сгустками плавала черная кровь, он пришел к решению. Он обоснуется здесь, в Истоне, а затем отправится на север и найдет, где упокоиться на зиму, а может, и навеки. Глаза смыкались: прикосновение к горничной затмило боль настолько, что появлялась возможность уйти в сон. Дверь своего номера он замкнул на цепочку, после чего растянулся на кровати и впал в тягучее полузабытье.

***

На самом деле ковбоя звали не Бадди Канцер.

Имени у ковбоя не было, во всяком случае теперь. Может, было когда-то давно, но если и так, то за долгие годы он его уже позабыл. Новая жизнь началась у него в тот день, когда он очнулся посреди пустыни Невады в изорванной одежде и со вздутиями на коже. Памяти о существовании до этого – не было. Внутри ощущение было такое, будто он жарится на медленном огне, а когда он прижал руки к животу в попытке пригасить боль, из-под ногтей брызнула черная кровь.

По крайней мере он нашел в себе силы встать. Встать и добраться до шоссе, где остановил и упросил себя подбросить гаражного механика, что катил свой красный «Додж» к автодилеру в Рино. Этот самый «Додж» механик в свободное время доводил до ума, на что ушло несколько месяцев, и теперь он намеревался сбыть его за хорошие деньги.

Ковбой ощутил, что когда его рука случайно задела руку механика, то пучащая нутро боль на секунду ослабла. Вздутия в большинстве своем были скрыты под одеждой, и как раз после прикосновения к механику он заметил, что одна из тех шишек, что выглядывала из-под рукава рубахи, пошла на убыль. Через несколько секунд она исчезла бесследно.

Ковбой снова тронул водителя, уже ощутимей.

– Эй, ты чем это, твою мать, занимаешься? – вскинулся механик. – А ну держи свои грабли при себе, ты, педик гребаный!

Он порулил к обочине. Других машин на шоссе видно не было.

– Вали давай отсюда! – рыкнул он. – Пшел на хер из моего…

Ковбой ухватил механика за правую руку, а левой перемкнул ему горло и сдавил. После секундного одышливого напряжения у механика носом пошла кровь, струйкой стекая по губам и подбородку. Текла все обильней, из красной постепенно превращаясь в черную. Кожа шофера сделалась восковой, скулы на лице старчески обтянулись.

И тут внутреннему взору ковбоя впервые предстало нечто, отличное от него самого. Некий огромный червь или слизень – глянцевитый, иссиня-черный, – угнездившийся где-то в глубине нутра. Он там лежал и жировал, и кормился своим хозяином, превращая его клетки в черноту и одновременно уничтожая в нем все человеческое – с грузноватой неспешностью подкачивая свои неведомые яды в его организм. Если у него был разум, то для сознания ковбоя он был запределен и непостижим. Понятно было лишь то, что червь избрал его своим носителем, и если не поступать согласно его воле, то он носителя уничтожит.

Ковбой тоскливо взвыл, и его ногти, продырявив механику шею, вонзились в дрожащую от напряжения плоть. Руки налились какой-то нездешней силой, пальцы судорожно выпрямились, и из пор кожи брызнул яд. Механик онемел и перестал сопротивляться; его омертвелые глазницы наводнила чернота. Вместе с тем боль внутри ковбоя пошла на убыль и наконец заглохла.

Тело механика ковбой зарыл в пустыне. Вынутый бумажник он оставил себе, сел за руль и к наступлению ночи отыскал квартиру механика, где пристроился на ночь. Лежа на кровати, он размышлял об образе червя в своем теле. Неизвестно, был ли он там на самом деле или же это просто его ум пытался таким образом трактовать происходящее. Надо как можно быстрее поговорить с каким-нибудь доктором. Однако той ночью во сне с ним заговорил сам червь, расщемив для этого на своей слепой головке шипастые жвала, и сказал, что никакие доктора ему не помогут, а его цель по жизни – не исцелиться, а распространять Черное Слово.

Несмотря на свой сон, назавтра ковбой все же пошел к доктору, прямо в хирургию. Старичку-врачу он рассказал и о своей боли, и о темной крови, которой он закашливался в пустыне. Врач выслушал, после чего достал шприц и изготовился взять кровь на анализ.

Сравнимая с агонией мука, пронизавшая тело с проникновением иглы, была для ковбоя невыносимой. Как только игла проникла под кожу, почувствовалось, как внутри конвульсивно содрогнулся червь – ощущение такое, будто игла вонзилась в стенку желудка и теперь, несносно терзая, прошивала внутренние органы. На вопли ковбоя в кабинет вбежала медсестра, и ковбой взял их обоих, как до этого взял механика.

Однако боль в ту ночь не унималась, и ковбой чувствовал, что это наказание за опрометчивую дерзость: попытку излечить себя.

Механик жил один, и редкие звонки ему поступали сугубо по работе. «Додж» ковбой оставил себе как сувенир, заодно с рабочим комбезом механика. Когда комбез пообтрепался, ковбой срезал с него именной шеврончик и приладил к соломенной шляпе, которую до этого снял с какого-то бродяги в Айдахо, возле Бойсе. Из «родных» на нем были единственно сапоги – в них он очнулся среди пустыни, а вообще ощущение такое, будто они за давностью приросли к ногам словно копыта.

Механика звали Бадди; так же решил называть себя и ковбой. Что же до Канцера, то это был так, легкий прикол. На это слово он набрел в медицинском журнале, в статье про онкобольных. Бадди смекнул, что это довольно точно суммирует то, кем он был – точнее, стал. Бадди Канцероген, сокращенно Бадди Канцер. Короче, раковый ковбой.

Ну а когда люди допирали до сути этой шуточки, они уже отходили к праотцам.

III

Лопес объезжал улицы: пусть народ видит, что он при исполнении. Как и большинство мелких городков, Истон был местом довольно мирным; преступность здесь редко выходила за рамки мелкой кражи, случайной барной потасовки или вездесущей, неугомонной тени домашнего насилия. С такими делами Лопес управлялся со всем возможным тщанием. Можно сказать, в этом городке он был человеком на своем месте: копы получше где-нибудь, возможно, существовали, но что касается радения, таких надо еще поискать.

По прошествии пары часов, в ходе которых он всего-то выписал штраф-талон заезжему коммивояжеру (гнал под шестьдесят в зоне, где допускается только сорок) и пожурил пару ребятишек, рассекавших на скейтбордах по парковке банка, Лопес зашел в кафетерий Стива Дивентуры на кофеек. Он собирался разместиться за стойкой, но тут увидел за столиком у окна доктора Брэдли и попросил Стива отнести заказ туда.

– Ничего, если я подсяду? – спросил он.

Грег Брэдли встрепенулся, словно выходя из задумчивости – судя по мимике, не очень тому огорчаясь. Он был примерно одного возраста с Лопесом, но при этом типичной «белой косточкой»: загорелый блондин с хорошими зубами и неплохими деньгами на счету. В городе покрупнее он бы за свои услуги мог зарабатывать куда больше, но здесь жила его семья, и сам он был всецело привязан и к этому городку, и к его жителям. Лопесу оно было понятно; он и сам был из таких.