В омут с головой - Калеб Азума Нельсон

сцене… – Она останавливается, погружаясь в воспоминания, теплые, густые и приятные. – Когда я играю, то сама выбираю, кем мне быть.

Она вновь вспоминает, а ты плаваешь в молчании. Тишина нравится вам обоим. Вдруг раздается тихое урчание, похожее на звук проносящегося мимо станции поезда, и она говорит:

– Может, поедим?

Небо темнеет, сумерки. Она ставит последнюю тарелку на сушилку для посуды и выключает воду.

– Я, наверное, скоро пойду.

– У тебя что, больше ничего не было? – спрашиваешь ты, надеясь, что это прозвучит заботливо, а не осуждающе. Только сейчас заметил, какая она стройная. На ней белая футболка поло, черная юбка с запахом, черные колготки и полное отсутствие верхней одежды.

– Ммм, замерзну, да? – говорит она, оглядывая себя.

– Возьми мою толстовку.

– Черную? Но ведь это твоя любимая.

– Бери, потом вернешь. Или я сам заскочу за ней к тебе, или что-то еще придумаем.

– Точно?

– Сейчас принесу, она наверху.

– А можно с тобой?

– Да.

– Донесешь меня на спине по лестнице?

– Э… ну ладно, – отвечаешь ты. Поворачиваешься, сгибаешь колени. Ее пальцы нежно держат тебя меж ключиц и лопаток. Забравшись к тебе на спину, она прикладывается щекой к твоей шее. Руками ты придерживаешь ее ноги, и эта короткая прогулка дается довольно легко.

– Я не слишком тяжелая?

Ты отрицательно мотаешь головой, пока она слезает. Она не тяжелая, но в ней явно больше веса, чем ты предполагал, рассматривая ее на кухне. То есть в твоих руках находилось куда больше жизни, чем ты ожидал.

– Вот это да! – Она наклоняет голову чуть ли не на девяносто градусов, чтобы прочесть и изучить корешки книг, башнями выросших у тебя на столе. Затем садится на край кровати, пробегает глазами названия.

– Можешь взять любую.

– Я сейчас читаю очень классную книгу, «Та же земля» Кея Миллера. Но я вернусь, – говорит она; ее сознание словно бы сразу и здесь, и где-то еще. – Может быть, – она тянется к самой низенькой стопке, к которой ты часто возвращаешься, – за чем-нибудь из Зэди.

– Отличный выбор.

До станции «Беллингэм» можно дойти пешком, и вы срезаете через парк. На огороженной площадке четыре парня собираются играть в баскетбол – непривычно хороший день для сырой и угрюмой весны. Трое в спортивной форме, один нет. С тявкающей собачкой на поводке он раздает остальным инструкции.

– Держи его в одной руке… ага, вторая просто для поддержки. Вот так.

Решив опробовать полученные знания, другой игрок запускает мяч в воздух. Бросок неплохой, но чистую теорию все-таки не удалось показать на практике. Мяч пролетает мимо щита, мимо кольца, мимо сетки… Игрок пожимает плечами в ответ на подколы, поднимает мяч и готовится к новому броску.

Она идет за тобой так, будто это ваш обычный маршрут: вниз по холму, через парк, вдоль главной дороги этого лондонского района с его забегаловкой «Морлиз», магазинчиком спиртного «Офф Лайсенс», карибской едой навынос и вечно пустующим пабом… Теперь поднимаетесь вверх по склону холма, где находится станция.

– Ну, пока.

– До встречи, – отвечаешь ты, пытаясь скрыть, что расстроен. Тебе не хочется расставаться.

– До встречи. Скоро увидимся. Мне правда пора, – говорит она, кутаясь в толстовку. Прибывает поезд, она прикладывает к терминалу проездной и входит внутрь. Вы машете друг другу, пока двери закрываются. Она садится и машет снова. Ты изображаешь, что бежишь за поездом, тебя подстегивает ее смех. Ты бежишь, машешь, смеешься, пока поезд не набирает скорость. Она исчезает из виду, теперь ты один на перроне, слегка задыхаешься, слегка взволнован, слегка печален.

8

Не в этот день и не на следующий, но когда-то после – ты плакал на кухне. Чаша твоя преисполнилась, и ты удивился, что в ней вообще что-то было. Ты был один, один уже около недели. Звук из наушников проникает в тишину: плавная мелодия льется поверх барабанов, под чьи звуки ты должен вернуться к самому себе. В легком ритме рэпер признается в том, как ему больно, а ты прерываешься и задаешь себе вопрос: что ты в самом деле чувствуешь? Будь честен, парень. Ты подметаешь пол в кухне, выуживая забившиеся далеко в угол соринки. Под легкий ритм, орудуя веником, ты начинаешь осознавать свою радость, свою боль, свою правду. Звонишь маме, но она далеко, сражается со своей скорбью, потому что ее собственная мама умерла. Ты нужен ей в душевной целости и сохранности, думаешь ты и завершаешь звонок.

Да, ты на кухне один, и эта изоляция для тебя нечто новое. Что-то погублено навсегда. Ты не можешь сдерживаться, слезы льются из глаз. Придется вытирать ту лужу воды, думаешь ты, но она становится больше и больше – слезы катятся по коже и падают на плитку. Тебе страшно. Ты хочешь позвонить маме и сказать, что скучаешь по ней, что прежде не мог посмотреть своей боли в лицо. Ты хочешь позвонить своей маме и признаться, что потерял веру в Бога, когда бабушка лишилась тела и обрела дух. Ты знаешь, чего хочешь, но не знаешь, как должен поступить. Боль не нова, но незнакома, она подрывает что-то внутри тебя. Ты так рыдаешь, что тело становится гибким, расшатанным, мягким, как у младенца. Ты хочешь подобрать, собрать и взять себя в руки. Наушники соскальзывают с головы, когда ты сползаешь на пол, гибкий, мягкий и расклеившийся. Заходишься в плаче, как младенец. Ты один. Ты не чувствуешь ритма. Музыки нет. Она остановилась. Пауза, известная также как перкуссионный брейк. Краткая пауза, во время которой музыка освобождается от напряженного ритма. Ты заходил все дальше и дальше, и дальше, но решил, что пора остановиться и признать это. Тебе страшно. Ты боялся этого. Переживал, что не выдержишь. Переживал, что не восстановишься, что останутся шрамы. Ты потерял веру в Бога, даже помолиться теперь не можешь, к тому же молитва – это всего лишь признание своих желаний, и дело не в том, что ты не сознаешь своих желаний, а в том, что не знаешь, как поступить. Поэтому ты на коленях – музыки больше нет – и рыдаешь, как дитя. Звонок от мамы. Отклонить вызов. Ты нужен ей в душевной целости и сохранности, не таким, как сейчас. Ты один. Придется справиться с этим в одиночку, думаешь ты. Что-то погублено навсегда. Чаша преисполнена, теперь там не осталось ничего; поток убывает, но ты все еще гибкий, мягкий, расклеившийся. Ты хочешь собраться с силами и взять себя в руки; ты встаешь с пола в кухне, оставляя там лужу слез. Волочишь ноги в коридор, к лестнице.