Против зерна: глубинная история древнейших государств - Джеймс С. Скотт

плотного антропоцена ряд ученых связывает со всемирным накоплением радиоактивности после сброса первой атомной бомбы, существует и то, что я называю «тонким» антропоценом: он начался с использования огня Homo erectus около полумиллиона лет назад и расширяется за счет расчистки все новых территорий под земледелие и пастбища, что приводит к вырубке лесов и заиливанию почв. Воздействие и темпы антропоцена возрастали по мере того, как мировое население увеличивалось, достигнув около 25 миллионов человек в 2000 году до н. э. Нет никаких особых причин настаивать на использовании термина «антропоцен», который я считаю и модным, и спорным, но есть масса причин настаивать на глобальном экологическом воздействии процессов одомашнивания огня, растений и пасущихся животных.

«Одомашнивание» изменило генетическую структуру и морфологию растений и животных вокруг человеческого жилища. Скопление растений, животных и людей в аграрных поселениях создало новый и в значительной степени искусственный ландшафт, где дарвиновский естественный отбор способствовал новым формам адаптации. Новые сельскохозяйственные культуры оказались столь «немощными», что не могли выжить без нашего постоянного внимания и защиты. То же самое относится и к домашним овцам и козам, которые уменьшились в размерах, стали спокойнее, хуже ориентируются в окружающей обстановке и менее диморфны. Соответственно, возникает вопрос, а не повлияло ли одомашнивание на нас? Как мы были одомашнены постоянным жилищем, ограничением свободы передвижения, скученностью, новыми паттернами физической активности и социальной организации? И, наконец, сравнивая жизненный мир земледельца, настроенный по метроному основной злаковой культуры, и жизненный мир охотника-собирателя, я утверждаю, что жизнь первого была значительно более ограниченной с точки зрения жизненных практик и намного более бедной в культурном и ритуальном отношениях.

Тяготы жизни неэлит первых государств – тема третьей главы – были значительны. Во-первых, как уже было отмечено, речь идет о тяжелой работе. Несомненно, за исключением земледелия на пойменных почвах, сельское хозяйство было куда более тягостным занятием, чем охота и собирательство. Как отмечает Эстер Бозеруп и другие авторы, не существует причин, по которым собиратель в большинстве природных условий решил бы перейти к земледелию, если его не вынуждает демографическое давление или некие формы насилия. Второе великое и непредвиденное бедствие сельского хозяйства – эпидемиологические последствия концентрации не только людей, но также домашнего скота, зерновых и огромного числа паразитов, которые последовали за своими носителями в жилые постройки или завелись уже там. Привычные нам сегодня болезни – корь, эпидемический паротит, дифтерия и другие внебольничные/домашние инфекции – впервые появились в древних государствах. Почти наверняка многие первые государства были разрушены эпидемиями типа чумы Антонина и чумы Юстиниана в I тысячелетии или черной смерти (чумы) в Европе XIV века. Но в государстве появилась и иная чума – налоговые сборы зерном и трудом, а также воинская повинность, и это помимо тяжелейшей работы. Как же в таких условиях первые государства умудрялись собирать, удерживать и увеличивать свое население? Некоторые авторы утверждают, что становление государств было возможно только там, где население было со всех сторон окружено пустынями, горами или враждебной периферией[16].

Четвертая глава посвящена тому, что можно назвать «зерновой гипотезой». Просто поразительно, что практически все классические государства основаны на зерновых, включая просо. История не знает государств, выращивавших маниоку, саго, ямс, подорожник, хлебное дерево или сладкий картофель («банановые республики» не считаются!). Я полагаю, что только злаки подходят для концентрации производства, налоговых расчетов, присвоения, кадастровой оценки, хранения и нормирования. На подходящих почвах пшеница обеспечивает агроэкологические условия для высокой плотности населения. И, напротив, клубнеплодная кассава (или маниока) растет под землей, не нуждается в особом уходе, ее легко спрятать, вызревает она через год, но, самое главное, ее можно оставить в земле и она будет съедобной в течение двух лет. Если государство хочет забрать вашу кассаву, ему придется выкопать все клубни, и для транспортировки оно получит тяжелейший груз малой ценности. Если бы мы оценивали сельскохозяйственные культуры с точки зрения досовременного «сборщика налогов», то он бы точно предпочел основные зерновые культуры (прежде всего, орошаемый рис), а не корнеплодные и клубнеплодные культуры.

По моему мнению, из этого следует, что возникновение государства возможно, только если практически нет альтернатив пропитанию на основе одомашненных зерновых. Если же выживание обеспечивается несколькими пищевыми сетями, как у охотников-собирателей, подсечно-огневых земледельцев, морских собирателей и пр., то государство вряд ли возникнет, поскольку отсутствует легко оцениваемый и доступный продукт питания, который оно может присвоить. Можно было бы предположить, что древние одомашненные бобовые, скажем, горох, соя, арахис и чечевица, которые обладают высокими питательными свойствами и долго хранятся в высушенном виде, также могли стать основой налогообложения. Однако этому препятствует тот факт, что большинство бобовых не вызревает одновременно – их можно собирать по мере роста, т. е. нет четкого времени сбора урожая, что необходимо сборщику налогов.

Некоторые агроэкологические условия «изначально подготовлены» для концентрации производства зерновых и населения благодаря плодородному илу и избытку воды, а потому допускают становление государств. Вероятно, подобные условия необходимы для возникновения государств, но недостаточны, т. е. государство обладает по отношению к ним избирательным сродством. Вопреки прежним гипотезам, государство не изобрело орошение как способ концентрации населения, не говоря уже об одомашнивании зерновых – это два достижения догосударственных народов. Что государство действительно часто делало, как только возникало, так это поддерживало, укрепляло и расширяло агроэкологические условия, лежавшие в основе его власти, посредством того, что мы бы назвали проектированием ландшафта: ремонт заиленных каналов, строительство новых обводнительных каналов, расселение военнопленных на пахотных землях, наказание подданных, не занимавшихся сельским хозяйством, расчистка новых полей, запрет не облагаемых налогами способов хозяйствования (подсечно-огневого земледелия и собирательства), а также попытки предотвратить бегство своего населения.

Я полагаю, что определенный агроэкономический модуль характерен для большинства первых государств. Независимо от типа зерновых – пшеница, ячмень, рис или кукуруза (даже сегодня эти четыре культуры обеспечивают более половины мирового потребления калорий) – поведение государств демонстрирует просто семейное сходство. Древние государства стремились создать четкий, размеренный и достаточно однообразный пейзаж из налогооблагаемых зерновых культур и удержать на нем большое население – для барщинного труда, воинской повинности и, конечно, производства зерна. По множеству причин – экологических, эпидемиологических и политических – государству это часто не удавалось, но, как бы то ни было, лихорадочный блеск в его глазах не угасал.

Здесь внимательный читатель может спросить, а что же тогда государство? Например, я считаю первые государственные формы древней Месопотамии становящимися государствами. Иными словами, государственность – это институциональный континуум, скорее суждение в формате «более или менее», чем утверждение «или/или». Политическое устройство с царем, специализированным административным аппаратом, социальной иерархией, монументальным центром, городскими стенами,