Песок в раковине - Н. Свидрицкая

Чувствуя, что рыдания её перерастают в истерику, Анна попыталась унять их, но не было сил. Она давно уже жила по инерции, по привычке, потому, что было нужно, и потому, что она не могла признать поражение даже в борьбе с самой собой. Но в этот чёрный миг она видела своё существование так, как только можно было его увидеть глухой ночью, без единого проблеска надежды. Истерика усилилась; Анна налила себе ледяной воды, и зубы застучали о кружку, как у Игоря. Несколько раз умыла лицо, даже вылила ковшик воды себе на голову. Легла в постель и сосредоточилась на абсолютной пустоте. Пальма подошла и, чуть слышно поскуливая, положила тяжёлую голову ей на живот. Анна запустила руки в собачью шерсть, закрыла глаза. Пальма стояла, оцепенев, сама не своя от горя, которое не понимала, но разделяла с хозяйкой в полной мере. Никто не умеет так сострадать, как собаки, преданные своим хозяевам — если бы Анна посмотрела на неё, она увидела бы, что глаза Пальмы тоже налились слезами. Гарик, существо более сдержанное, сидел рядом и тоже преданно смотрел на Анну. Он не умел плакать и скулить; он мог порвать любого, хоть бы и медведя, за свою хозяйку, и сейчас, если бы только увидел врага, из-за которого она страдала, сделал бы это с наслаждением. Он даже порыкивал тихо, прислушиваясь к шевелению во дворе; рык его стал грозным и страшным, когда в дверь постучали, и голос Поля спросил, как Анна чувствует себя.

— Я не хочу разговаривать. — Отчётливо произнесла Анна, не шевелясь и не открывая глаз. — Вообще. Утром уходите, и всё.

Поль ещё постоял под дверью — Гарик шумно дышал с внутренней стороны двери, нюхая щель, — и неохотно ушёл. Голоса и возня слышались во дворе ещё долго; Анна лежала без сна, слушая их.

«Никогда мне не поправиться. — С горечью думала она. — Никогда мне не стать прежней. Куда уйти, где скрыться ещё, чтобы не видеть людей больше никогда?! Ведь мне никто не нужен, и сама я никого не трогаю, ни к кому не лезу, забралась в самую глушь, ну, что ещё надо, чтобы меня никто больше не трогал?!»

«Но ведь я не знал, что ты такая впечатлительная. — Возразил ей воображаемый Игорь. — Любая другая за счастье бы посчитала!»

«Вот именно: не знал! — Горячо возразила воображаемому собеседнику Анна. — А не знаешь — лучше не лезь!!!»

«Хотя… ему-то что? — Думала она ещё. — Подумаешь, я, Шурик — кто мы такие на весах вечности? Почему он должен о нас беспокоиться? Да ни по чему! Это мне, дуре, всех жалко, мне же сказали: проще надо быть! Если бы ему за нас кто-то в морду дал, тогда бы он что-то понял, а так.… Наверное, я, правда, амёба, надо было на него хоть собак спустить».

Так и не уснула. Мысли с навязчивостью бреда всё крутились и крутились вокруг одного и того же, упрямо не слушаясь её отчаянных попыток прекратить это и сосредоточиться на чём-то другом. Когда-то с нею это творилось сутками, неделями, месяцами — ужасное состояние. Как она боялась его возвращения!

Не успело рассвести, как во дворе снова послышались голоса. Анна ждала, что они деликатно уйдут, не тревожа её, но у них были свои понятия о деликатности. Им казалось, что они не могут уйти просто так, что они должны как-то обставить свой уход, что-то сделать, что-то сказать. Анатолий Иванович добился-таки, чтобы она открыла дверь и вышла на крыльцо, только для того, чтобы сказать, что они закопали медвежонка на косогоре. Игорь тоже попытался заговорить, но Анна не стала даже слушать. Поль на прощанье взял её за руку и сказал, что у неё очень красивые глаза, и вообще, он считает её очень красивой и замечательной женщиной.

— Эта встреча очень важная для меня. — Вдохновенно говорил он, — я очень, очень сильно полюбил русскую душу, русскую женщину, я думаю, что вы — настоящая русская женщина, которой восхищается весь мир. Я хочу просить вашего разрешения вернуться сюда, чтобы написать о вас в моей книге — я тоже пишу книгу о России, о русской душе.

— Ужас какой! — Пробормотала Анна, но он её не расслышал. Хоть руку ей не стал целовать, чего она втайне очень боялась. Игорь перед уходом снова попытался с ней заговорить, но она демонстративно повернулась к нему спиной. Наконец, они скрылись, и Анна осталась одна.

Ей давно уже нужна была помощь специалиста, но она ни когда и ни к кому не обращалась за помощью. Может быть, её борьба в своё время была бы менее драматична и отняла бы у неё меньше сил, если бы она попросила о помощи тех, кто, в принципе, мог бы пойти навстречу. Но она настолько верила в себя и в свои силы, что и теперь, чувствуя, что близка к катастрофе, верила, что справится и с этим. И какое-то время ей казалось, что она и правда, справляется, что время её лечит, что ещё немного — и она будет совершенно здорова. Она строила планы на эту свою новую жизнь, даже начала представлять, как напечатает свою книгу, как её наблюдения за хищниками и потрясающие фотографии станут сенсацией — эти мечты поддерживали её и давали иллюзию выздоровления. Но то, что произошло теперь, мгновенно разрушило хрупкое равновесие, устанавливающееся несколько лет, и Анна с ужасом ощущала, как рассыпается на куски. Всё вокруг стало отвратным; красота леса и озера казалась предательством по отношению к ней и её горю, дом виделся убогим и грязным, сама она — старой, слабой, убогой, никчёмной, как и книга её дурацкая, ну, кому сейчас интересны медведи эти?! Ни к чему вообще её существование. Ну, кому она нужна? Куры и козы её и так уже почти одичали, и прекрасно без неё проживут. Собаки — тем более. Весь день Анна была сама не своя. Ничего не могла делать, да ничего и не хотела. Выбросила грибы и ягоду, зайца отдала собакам. Не хотелось ни двигаться, ни думать, но от мыслей было никуда не деться. К тому же, она чувствовала приближение того, особенного состояния, которое предвещало галлюцинации, что здесь, в одиночестве, в лесу, пугало её больше всего. Разбитая и почти больная, легла пораньше спать, всячески стараясь успокоить себя, и почти смогла, во всяком случае, уснула, выпив на