Три доллара и шесть нулей - Вячеслав Денисов

Бедного журналиста ждала печальная участь. Сначала его искупали в проруби трое жлобов, которые сидели в лимузине, потом подвесили вниз головой на осину и били резиновыми шлангами до тех пор, пока не отнялись руки. У жлобов, разумеется. Журналиста снял с дерева бомж, случайно оказавшийся у реки.

Вот тут-то милиция и успела вовремя. Как раз в тот момент, когда едва откачали Глазова-Гурьева и Николай Иванович, решивший на время уехать в Испанию, покинул железнодорожный вокзал. То есть в тот момент, когда ловить было уже некого и нечего. Однако уже через год все образовалось. Полетаев вернулся из Страны Басков, а журналист вновь обрел способность писать статьи. Милиция сработала четко, быстро и почти по горячим следам. Полетаев оказался в СИЗО, а Глазов-Гурьев выступил на суде потерпевшим в числе тех двух сотен, которому подлый подрядчик продал уже дважды проданные квартиры.

Пять лет лишения свободы. Именно такой приговор вынес глупый судья по фамилии Струге, который рассматривал дело «терновского подрядчика-оборотня». Глупый, потому что ему предлагались и двухуровневая квартира в центре города, и эквивалент ее стоимости в рублях и в долларах, а он... Дурак, одним словом. Дурак и подонок. Он сам-то хоть знает, что такое пять лет за «решкой»?! Конечно, не знает, они же все несудимые...

Николай Иванович честно отмотал и откинулся. И стал внимательным и осторожным, как та собачка Павлова. Дедушка Павлов свое дело сделал и забыл, что с собачкой сотворил. А собачка не забыла... Так и со Струге. Тот наверняка забыл... А Николай Иванович – нет. Вот уже семь лет, как помнил. Пять лет в зоне и два последних года – здесь, на воле, дома.

Однако теперь Полетаев чист перед законом, им научен и им же воспитан. Теперь Николай Иванович ворует гораздо больше и гораздо незаметнее. Он владелец трех казино, которые перепали ему как раз после ухода из этого бизнеса господина Измайлова. Тот дел каких-то наркотических наделал, да освободилось после этого свято место. Полетаев ждать не стал и свято место занял. Чтоб, значит, разговоров не было, что оно пустует.

Но это работа. Куда без нее, если жрать сладко хочешь? А что касается души...

Для души Николай Иванович любил картины. Несмотря на то, что к мазкам великих мастеров, нанесенных теми на холсты пару веков назад, он был равнодушен, как корова к мясу, к живописи Полетаев относился трогательно. Всему виной была цена, которую указывали за нее на аукционе Сотби. Он никак не мог отождествить номинальную стоимость своего дома, указанную строителями в три миллиона долларов, с той же ценой «Маленького ныряльщика» Гойя размером сорок сантиметров на тридцать пять, предположительную стоимость которого указали устроители Сотби в прошлом году. Эту славную картинку со смеющимся на берегу то ли моря, то ли реки мальчиком телевидение так и не смогло показать на экране, объяснив такое безобразие отсутствием возможности обнаружить ее в природе. Эта картина потерялась из вида специалистов и просто ценителей сразу после начала Второй мировой войны. Последнее упоминание о ней было в сентябре сорокового года, когда один из генералов вермахта подарил «Ныряльщика» Герману Герингу. Через пять лет союзные войска смогли найти только Геринга. Понятно, что помимо темы о «Маленьком ныряльщике» у военного трибунала было еще кое-что, о чем им хотелось бы побеседовать со вторым человеком рейха. По этой причине картина пропала в хаосе человеческого безумия, как и тысячи других рукотворных достояний цивилизации.

Вспомнил Николай Иванович о «Маленьком ныряльщике» лишь в марте этого года. В один из холодных вечеров он, сидя в своем доме у гранитного камина и ощущая своим боком тепло от сгоравших березовых дров, смотрел телевизор и размышлял о том, нападут американцы на Ирак или нет. Ему самому в принципе было все равно, ибо Николай Иванович свято верил в то, что ни один из пяти известных поражающих факторов ядерного взрыва до Тернова не доползет. Между делом, демонстрируя то лицо Буша, слегка искаженное от боли за безопасность США, то покуривающего сигару меланхолика Саддама, телевидение снисходило до того, чтобы вкратце рассказать о том, чем живет земля русская. А земля жила протекающими крышами петербуржцев, разваливающейся в Новосибирске плотиной, очередной контратакой коммунистов на приближающуюся угрозу реформы ЖКХ и всем прочим, что в суммарном значении представляло для России гораздо большую опасность, нежели для Ирака бомбежка Бушем Хусейна. На двадцать восьмой минуте новостей не забыли и «о культуре». Один из руководителей Эрмитажа рассказал о том, как руководство нашей страны, с каждым годом демонстрирующее все большую и большую любовь к Западу, решило безвозмездно подарить Германии двадцать две картины известных мастеров. При упоминании Дега, Рафаэля, Моне, Матисса и Ван Гога у Николая Ивановича заныло сердце. Заныло не от любви к искусству, а от приблизительной стоимости работ, которые упомянул журналист. Все бы ничего, может быть, через час успокоился бы Николай Иванович, почил сном младенца, да только диктор упомянул новость, от которой Пролет слегка протрезвел и его стали обуревать демоны подозрения.

Коллекция из двадцати двух картин известных мастеров, явившаяся миру всего неделю назад, не историческая сенсация, а вполне нормальное для России явление. Всего картин было двадцать три. Их обнаружил русский капитан-интендант, чья часть вошла в Потсдам одной из первых. Во время обычного обыска, который устраивался на предмет обнаружения в домах недобитых фашиствующих элементов со «шмайссерами» и «фаустпатронами» в руках, им был обнаружен чемодан, приготовленный, по всей видимости, для бегства. Вскрыв тару, капитан по фамилии Медведцев нашел в нем ни много ни мало двадцать три картины известнейших западных живописцев. Ни слова не говоря о находке, он вывез их в Россию и немножко подержал у себя, в частной, так сказать, коллекции. Когда стало понятно, что ни в бывшем СССР, ни в нынешней России состояния этим не нажить, ветеран войны сдал картины государству. Так миру явилась «коллекция Медведцева». А потом диктор рассказал, глядя прямо в глаза Полетаеву, историю, после анализа которой Николай Иванович отодвинул тему Ирака на второй план.

Во время возвращения на родину, уже осенью сорок пятого года, часть Медведцева зашла в Югославию, где находилась приблизительно месяц. В ноябре сорок пятого Медведцев обнаружил, что из двадцати трех картин в его распоряжении оставалось только двадцать две. После расспросов с пристрастием было выяснено, что один из подчиненных Медведцева, гвардии рядовой Волокитин, затосковал в поезде по оставленной в Белграде девушке Снежане, написал ей письмо и отправил ближайшей оказией по адресу. Вся изюминка заключалась в том, что, не найдя в поезде бумаги, он покопался в чемодане интенданта, где всегда можно было найти какой-нибудь чистый бланк. Чистых листов он не нашел, зато обнаружил целую пачку маленьких рисунков капитана. Решив, что так будет даже пикантнее, он выбрал самый, по его мнению, интимный рисунок, на обратной стороне которого и написал возлюбленной Снежане свое письмо. Этот поступок был раскрыт Медведцевым лишь в тот момент, когда состав с техникой его части уже заходил на Белорусский вокзал. Простой поступок влюбленного гвардии рядового Волокитина лишил мир возможности лицезреть творение Гойя, так как теперь можно было быть уверенным в том, что шестьдесят лет назад «Маленьким ныряльщиком» либо растопили югославскую печь, либо уничтожили еще более кощунственным способом. Как бы то ни было, картина пропала, и надежды обнаружить ее в частных коллекциях приравнялись к нулю.