Три доллара и шесть нулей - Вячеслав Денисов

Полетаев сдержал эмоции. После доклада Усова становилось совершенно непонятно, что за птица залетела в его дом.

– Уложи все, как было, и приезжай.

Через полчаса, когда сумка была в руках странного гостя, Николай Иванович пригласил его за стол, богато украшенный легкими закусками и дорогим спиртным.

Полетаев наблюдал, как ловко управляется мужчина с панцирем лобстера. В кармане его джинсов лежало все его богатство – две смятые пятидесятидолларовые купюры. В России редко встретишь затертые, согнутые в четырех местах валютные дензнаки. Их берегут, как свидетельства о рождении, как школьные аттестаты, выделяя им места получше и оберегая так, как не оберегают самих себя. В таком виде держать валюту может лишь человек, который действительно провел некоторое время за границей. Для него это не валюта, для него эти две бумажки – деньги. Как рубли для любого, кто ходит по улицам Тернова. Человек давал себе отчет в том, что эти доллары не мечта о светлом будущем, хранимая и обожаемая, а средство, за счет которого можно питаться и жить. Его гость на самом деле жил за границей, а свежую печать УВД Орла в паспорте можно расценивать лишь как дату прибытия в Россию.

– Итак, может быть, познакомимся?

– Меня зовут Валентином Матвеевичем, а фамилия моя Хорошев. – Протянув руку, он закрыл ладонью широкий ворот бокала. – Вы уж простите, я не пью ни шампанского, ни коньяка. От первого меня пучит, а от второго кровь приливает к лицу, и я тяжелею.

– А меня зовут Николаем Ивановичем Полетаевым. – Поставив бутылку на стол, он прилег на него грудью. – А что же вам нравится?

– Все, что мне нравится, либо аморально, либо противозаконно, либо я от этого полнею. А пью я водку, только водку и ничего, кроме водки. Желательно русскую, но изготовленную за рубежом. Я не слишком капризен?

– Что вы... Ус! Петя, у меня в погребке где-то была бутылка водки шведской. – Он снова повернулся к гостю: – Вам в рюмку какого диаметра налить?

– Вот видите... – расстроился гость. – Вы занервничали. А я на самом деле не пью ничего, что произведено в России. Теперь, кажется, придется привыкать.

– Ничего, – успокоил его Полетаев. – Это пройдет очень быстро. Раз уж мы разговорились – кто вы и откуда? Если, конечно, не секрет.

– Не секрет. Еще три месяца назад я был полон этих секретов, а нынче не могу представить ничего того, о чем не смог бы поговорить за столом. Я бывший офицер Вооруженных сил России, заместитель командира того самого десантного батальона, который вошел на приштинский аэропорт раньше сил НАТО. Правда, тогда я еще не был подполковником...

Полетаев улыбнулся:

– Так вы из тех, кто любит «кидать»? Помню этот забавный случай, через неделю после которого министр иностранных дел на вопрос закордонных журналистов «Как долго русские войска будут стоять в Приштине?» ответил: «Наши войска в Косово?!!» Помню, Валентин Матвеевич...

Разговор затянулся до трех часов ночи. Ни один из них не радовал собеседника интересными, тем более откровенными историями, поэтому без четверти три было решено отправляться на покой. О Хорошеве Полетаев узнал лишь то, что тот уволился из армии на пенсию по выслуге лет и сейчас собирается начать новую жизнь в Тернове. Семья была, но распалась уже через полгода после того, как офицер уехал на Балканы. Из средств к существованию – сотня долларов, подкрепляемая безрассудной уверенностью в том, что сорок лет – как раз тот возраст, когда можно удивить своим появлением мир.

– Послушайте, Хорошев... Я не хочу вас обидеть, так же как не хочу остаться неблагодарным. Я прекрасно понимаю, что вы нуждаетесь, и уверен в том, что вчерашним вечером спасли мое здоровье. Я не могу предложить вам большего, но эти пять тысяч долларов... – Николай Иванович запустил руку в халат и вынул плотную банковскую упаковку. – Давайте договоримся так... Я даю вам взаймы, а вы отдадите тогда, когда сочтете возможным отдать. В любом случае, я ни разу не напомню вам о них, даже тогда, когда вы подниметесь и завоюете весь мир. Это хорошее предложение?

Хорошев задумался. Деньги он не взял бы в том случае, если бы они предназначались в качестве оплаты за услуги. Но взять в долг... Не этот ли план стоял в его голове там, в ресторане, когда он собирался идти к школьному другу Владимирову за помощью? Ведь целью похода к нему была именно задача взять у внезапно разбогатевшего однокашника в долг. Сейчас задача была выполнена, говоря военным языком, без потерь, раньше намеченного срока.

– Я согласен, – ответил Хорошев. – Только... У нас, военных, как у индейцев, есть старая традиция. – Он водрузил на стол сумку. – Если тебе что-то дают на память, отдай что-нибудь свое. Дача в долг – это не что иное, как предмет на память, ибо о долгах нужно помнить всегда. А мой ответ будет таким...

Вынув из сумки маленькую невзрачную картину, он протянул ее Полетаеву.

– Это я... Как бы вам сказать... Взял в доме одного серба. Дом парня разгромили албанцы, а картинка на стене осталась. Вот такой смешной малыш, на бережке моря... Больше у меня ничего нет, Полетаев.

Не желая огорчать гостя, Николай Иванович умилился славному мальчугану на тонком холсте и пообещал повесить картинку у себя в спальне.

Сразу поутру, после того как Валентин Хорошев, бывший офицер-десантник, спасший ему жизнь, покинул его дом, Николай Иванович вызвал к себе Уса, велел заменить на картинке рамку на более приличную и повесить на дверь сауны. С паршивой овцы хоть шерсти клок...

Оторвав рамку с веселым карапузом, Полетаев понес ее наверх. Со стороны это напоминало крестный ход, и импровизированный батюшка в лице Николая Ивановича несколько раз споткнулся. Всему виной было то, что он смотрел не себе под ноги, а на пожелтевший рисунок, заключенный под стекло.

Отрывать рамку он не торопился. Положил рисунок на стол, приглушил звук продолжающего работать телевизора и направился к бару. Не торопясь распахнул его, выбрал из стоящих внутри бутылок одну, более подходящую – поллитровую «фляжку» «J&B», прихватил стакан и вернулся к столу.

– Снежана... Какое красивое имя, – пробормотал он, слушая бульканье ароматного напитка, вливающегося в стакан.

Из-за того, что он думал не о виски, а о предмете, лежащем на столе, он наполнил стакан до краев и приложился к нему, как к минералке на пляже. Когда виски в стакане оставалось на палец, он оторвался. На лице Николая Ивановича не было ни тени подозрения на то, что он только что проглотил двести граммов сорокаградусного спиртного.

– Для коровы, – продолжил он свою мысль.

Полетаев положил обе руки на стол и стал барабанить по столешнице пальцами, размышляя о том, что ничего страшного не будет в том, что никаких каракуль на обратной стороне рисунка он не обнаружит. Жил ведь он все это время без таких проблем? Жил. И еще как жил! Так что ничего страшного... Он даже не разочаруется, если...

– Посмеюсь, да и только... – бормотал Николай Иванович, аккуратно поддевая рамку ножом для резки бумаг. – В сауне висел, хулиган... Ай, хулиган... Что ж ты в одних трусишках, да на ветру?.. И куда мамка твоя двести пятьдесят лет назад смотрела?..