Песок под ногами - Татьяна Успенская

О Даше Глеб больше ни с кем не говорил. В саду стало скучно. А скучать Глеб не умел. Вместо игр и болтовни с ребятами теперь были книги. О Даше почти не вспоминал и думал, что позабыл её. Только почему-то с тех пор невзлюбил девчонок. И в школе продолжал их презирать и сторониться.

А тут… Даша. Какая она? Ни за что не сумел бы сказать. Красивая или нет, умная или нет… Просто Даша. И, как в детстве, одно чувство — подойти и потянуть к себе её странные лёгкие волосы.

Вот сейчас он встанет и крикнет ей на весь класс — «Я пришёл, посмотри на меня», но вместо того, чтобы дерзко заявить о себе, вжался в парту. «А что, если я ей не понравлюсь? Теперь мы не в детском саду». Но что следует из того, что «теперь мы не в детском саду», он не знал.

К нему подошли ребята, начали расспрашивать, в какой школе он учился раньше, какой предмет больше любит, чем увлекается, почему не поступал в прошлом году. А Даша глянула на него издалека и, небрежно передёрнув плечами, отвернулась. Глеб не отрываясь смотрел в её затылок, невпопад отвечал ребятам.

И покатились дни странные, когда на уроках невозможно пропустить ни одного слова учителя — повалится всё объяснение. Впервые мозг постоянно напряжён: не всегда сразу возникает решение той или иной задачи, не сразу приходит ответ на тот или иной вопрос. И совсем рядом, наискосок, через ряд, впереди, сидит Даша.

Узнала его или нет? Ну а если и узнала, что из того? Знакомый из детского сада!

А может, не узнала?

Как она может не узнать — фамилия-то прежняя.

Глеб стал ходить бочком, ещё больше ссутулился, понял: Даше он не понравился. И жизнь сразу потускнела. Даже в букинистический стал ходить реже, даже книги читать расхотелось. Ребят он сторонился.

И они, поняв это, перестали заговаривать с ним. Все, кроме Кости. Тихоня, невысокий, со странными глазами, как бы смотрящий внутрь себя, Костя приветливо улыбался, здороваясь с ним. А однажды принёс ему лекции по физике, высшей математике и литературе за прошлый год. Почерк у Кости был ровный, крупный, и каждая буква выписана точно для выставки. «Что им, по слогам диктовали, что ли? — удивился Глеб. — Не иначе, по слогам…» Конечно, по физике и математике Глеб понял далеко не всё, хотя аккуратно переписал лекции и постарался вдуматься в каждое слово. Показал лекции родителям. Отец, когда волновался, щурился. Он читал лекции и щурился. «Вот это уровень!» — сказал, дочитав.

Костя приехал к нему в воскресенье. По тому, как неуклюже он переступил порог — споткнувшись, по тому, как смущённо протянул руку родителям и неловко улыбнулся, по тому, как с аппетитом и удовольствием уплетал мамины печенья и на равных, просто, как о чём-то обыденном, рассуждал с отцом о математике, Глеб понял: они с Костей будут друзьями.

До сих пор он дружил только с родителями. Они ему, совсем ещё ребёнку, детсадовцу глупому, рассказывали о своей работе, о своих заботах. С детства Глеб знал каждый их день. Отец сидит за чертёжным столом. А вот чуть вразвалочку, медленно идёт по аэродрому к новому самолёту, оттягивая миг испытания придуманной им машины… Мать обсуждает с молодыми сотрудниками результаты эксперимента, и мелькают слова, совсем ему не понятные: «синергизм», «радикальная рекомбинация», «диспропорционирование»… Каждый вечер долго ужинают: прев, Глеб с отцом по очереди читают вслух, а мама моет посуду. «Погоди, ещё раз хочу услышать эту фразу». Мама закрывает воду, присаживается к столу. И Глеб перечитывает, а сам сжимает мамину красную от горячей воды, мокрую руку. Ни с одним мальчишкой в классе ему не было так интересно, как с родителями. Марки, футбол, ковбойские фильмы и детективы, а в седьмом классе бит-музыка и девочки — вот всё, что надо мальчишкам. Глебу с излишком хватало десятиминутных переменок с ними и пятнадцатиминутной ходьбы в школу и из школы.

Сейчас в его доме рядом с родителями сидел Костя.

— Знаешь, это даже любопытно — не понять чего-то, за восемь лет первый раз! — сказал доверительно Глеб Косте.

— А когда мы пойдём к тебе? — спросил неожиданно Костя.

Глеб покраснел:

— Зачем ко мне? Ты здесь валяй объясняй. Мои тоже послушают.

— Да, да. — Мама подлила Косте ещё чаю. — У меня к тебе есть несколько вопросов.

Костя растерянно переводил взгляд с одного на другого, и Глеб испугался, что он сейчас уйдёт, но вот Костя встретился с глазами его отца, с глазами его матери.

— Я что?.. Я ничего, — сказал. — Так даже интереснее.

Сперва он говорил осторожно, подбирая слова, а вскоре заторопился: одни слова выкрикивал, другие глотал и поминутно спрашивал: «Понимаешь?» Разделы физики, математики, проблемы композиции и стиля… о чём только не говорили в тот вечер! Просидели до двенадцати. Он и мама уже устали, а отец с Костей играли в шахматы. Но очень быстро забыли о них: снова заговорили о математике.

«Я теперь знаю то, что знает Даша, — думал Глеб, засыпая в ту ночь. — Даша знает то, что знаю я. Мы с ней всегда будем знать одно и то же».

Но этого оказалось слишком мало. Он хотел слышать её голос, хотел, чтобы она смотрела на него.

Он заставит Дашу его заметить! Только надо придумать что-то такое, чтобы она сразу поняла: он не дурак, он тоже кое-что представляет из себя. Надежда на то, что Даша заметит его и поймёт, совершенно изменила Глеба. Всегда медлительный, неторопливый, более склонный к созерцательности, чем к действию, неожиданно за два месяца он переделал такое количество дел, какого не переделал бы раньше и за год: не только переписал, но и выучил лекции из Костиных тетрадей, перерешал прошлогодние и данные на месяц вперёд задачи по математике, запоем прочитал все рассказы и повести, которые читали в прошлом году, и ещё — всего Пушкина и Гоголя, хотя пока проходили Фонвизина, Радищева, Новикова, а до Пушкина с Гоголем оставалось ещё два месяца!

Родители словно тоже попали в его магнитное поле — легко, как никогда, работали, задумали летом поехать путешествовать, хотя всегда отдыхали только в домах отдыха. И друг на друга погладывали смущаясь — Глеб каждый раз вспыхивал: ему и нравилось это, и вызывало неловкость, он ведь не имел никакого права видеть чужую любовь, получалось, подглядывает!

Впервые он не сказал им главного, случившегося с ним: что Даша нашлась! Просто жил глубоко и полно, наслаждаясь каждым часом жизни.

«Она заметит меня! Я заставлю её! — твердил по дороге в школу, и ложась спать, и просыпаясь. — Я придумаю что-нибудь, чтобы она заметила меня».

И шли дни.

Прошло много дней. Глеб выжидал. И в тот день, когда они с Костей, как обычно после уроков, шли по Ленинскому проспекту, опять заговорил не о Даше. В классе читали статью «Робеспьер и Радищев», и Глеб завёл речь о ней:

— Видишь, Робеспьер достиг всего, чего хотел, а что из этого получилось? Он ратовал за гуманизм, а, взяв власть, стал сначала десятками, а потом сотнями убивать людей. — Неожиданно замолчал, подумал: «Как случайно всё! Случайно человек родился, случайно попал в этот, а не в другой класс, случайно познакомился с этими, а не с другими людьми, от которых теперь так сильно зависит жизнь, случайно погиб…»