Песок под ногами - Татьяна Успенская

Бегу из дома — подышать. Брожу по широким улицам. Листва ещё молодая — пыль не успела её съесть! Есть что-то нелепое в том, что я бегу из дома.

Помнишь, как мы мечтали создать этакий пушкинский лицей, в котором каждый проявит себя личностью, как превращали её из обычной в физико-математическую. Девять лет прошло, пора подводить итоги: что вышло, что нет? Факультативы, школьный театр, дискуссионный клуб, стопроцентное поступление в вузы… нет, наверное, главное то, что ребята остаются после окончания школы с нами. Правда?

Не пойму, что со мной творится, мне хочется взрыва, перелома всей жизни».

Письмо беспокойное… Не в письме дело.

И вдруг вспоминаю: сегодня же день маминого рождения. Всегда в этот день покупаю её любимые гвоздики и еду на кладбище. Долго сижу на старой скамье, которая вот-вот обвалится, смотрю на цветущую землянику. Мама любила землянику, и я посадила её маме — обыкновенную, лесную. Земляника как раз цветёт в июне, и простые мысли о новой жизни, о ежегодном возрождении приходят ко мне. Сижу у могилы не более получаса, но в эти полчаса постепенно из меня уходит боль, накопившаяся за целый год. А сегодня я далеко от мамы. Как же я забыла о маме?! Вот почему не по себе. Вот почему не могла спать и бродила ночью по спящему дому. Встреча с Глебом удивила: он-то чего не спит? Мы часто не понимаем того, что мучает нас, а потому и не умеем избавиться от этого.

Мама погибла страшно и неожиданно.

Я долго болела: не спала, не ела. Себя не помню. Очнулась, когда первого сентября на приступочке школы под щитком «7А» увидела двух худеньких девчонок — Шуру и Дашу. Шурины карие глаза похожи на мамины… Дашины синие тоже похожи на мамины… Я подошла к девочкам, чтобы их глаза перестали быть грустными… А говорят, у учителя не может быть любимчиков!

Три года этот странный класс, эти Даша, Шура, Костя… заслоняли маму. А сейчас она снова смотрит на меня отовсюду. Сегодня день её рождения.

— Мама, смотри!

Оборачиваюсь на голос дочери. Рыжик едет верхом на Фёдоре, у которого на шее кино- и фотоаппараты. Фёдор выше и сильнее всех в классе.

— Мама, Федя — мой конь! Смотри! — Она взбивает его волосы и смеётся. Что ещё ей, семилетке, нужно? Неожиданно Фёдор подпрыгнул и понёсся галопом. Рыжик поперхнулась, но тут же снова, не так громко, как прежде, всё-таки крикнула: — Даша, смотри!

Ребята окружили меня. Ирина, сияя глазами, просит:

— Поедемте на лодках.

Честно говоря, я боюсь воды — каждый раз купание и катание на лодках для меня величайшее напряжение. Поэтому прошу:

— Давай потом, а? Не колготи пока ребят, а?

Ирина кивает и бежит назад — на единственную в лесу поляну, на которой ребята играют в волейбол; её весёлый хвостик мечется в разные стороны.

— Даша, смотри! — Рыжик визжит, подпрыгивая на плечах Фёдора.

Я тоже хочу, чтобы Даша на меня посмотрела. Но Даша не смотрит ни на меня, ни на Рыжика. Она стоит одна, прижавшись к сосне, и у неё печальное лицо.

* * *

Даша помнит себя с шести лет. Кричал Васюк. Он родился слабым и часто плакал.

Тогда, в свои шесть лет, Даша никак не могла понять, что у него может болеть: у него такие маленькие кривые ноги и совсем игрушечный живот — как у куклы! В тот день он плакал особенно долго. Даша стала рассказывать ему про дворовую собаку Гульку, которая умела вставать на задние лапы. Но Васюк даже головы не повернул, а всё так же сердито кричал. Она пошла на кухню звать маму. Мама стояла у окна и плакала.

— Ну что мне с вами делать? — сказала Даша. — Ревёте и ревёте.

Мама поправила ей волосы, спросила:

— Скажи, Даша, мы с тобой уже взрослые?

Даша не знала, чего от неё хочет мама, но поняла, что нужна ей.

— Конечно, взрослые. Я умею читать.

Мама заплакала ещё сильнее. Плакала и прятала губы, а без губ её лицо было совсем чужое. Даша ухватилась за мамины пальцы, поцеловала: какие они мокрые и солёные!

— А говоришь — взрослые. Разве взрослые ревут?

Непривычно видеть маму такой! Мама делает людям операции, ничего не боится, никогда не плакала, а сейчас плакала.

Васюк тоже плакал, только он плакал громко, а мама даже не всхлипывала, просто слезами заливало лицо.

— Даша, мы проживём без папки?

Даша огляделась. Совсем недавно они все вместе обедали здесь, в кухне. Куда же папа делся? Пошла в ванную — пусто, в уборной тоже. Ей вдруг стало жалко, что папа не доделает коляску для куклы. Хотела заплакать и раздумала. В комнате заглянула под Васюкову кровать. Папы не было, а Васюк кричал. Вернулась на кухню. Мама всё так же стояла у окна. Окно было мутное, давно не мытое.

— Он ушёл от нас, — тихо сказала мама.

…Теперь часто снился отец.

Утром мама вела её в детский сад. Даша шла молча. Никогда не говорила «до свидания», поскорее пряталась за дверь своей группы. А как только мама уходила, усаживалась где-нибудь в углу — начинала рисовать. Только когда водила карандашом по бумаге и населяла лист домами и людьми, успокаивалась. Но надолго её не хватало. Откидывала карандаш и, насупившись, с непонятным ожесточением следила, как ребята вырывают друг у друга игрушки, как воспитательница у себя за столом листает журнал, а девчонки по сто раз укладывают кукол спать. Даша вскакивала, налетала на какого-нибудь мальчишку, сшибала с ног. Мальчишка падал, начинал орать. Он орал не так, как Васюк: орал со смыслом, чтобы воспитательница заметила и отругала Дашу. Но воспитательница почему-то её не ругала.

Больше всех злил Дашу Глеб: то ни с того ни с сего начинал пересказывать ей книжку, то просил у неё игрушку, то ей игрушку приносил. Она отпихивала его, потому что опять его привёл в сад отец и опять при всех подбрасывал!

А ведь совсем недавно и её подбрасывал отец под потолок, и она, цепляясь за отца, летела вниз. Да, больше всех на свете она ненавидела Глеба.

Что-то случалось с ней, когда она видела их рядом: отца и сына. Они шли как равные, похожие, оба важные, о чём-то всерьёз разговаривали, только один был большой, а другой — маленький.

Даша зло делала зарядку, зло глотала надоевшую кашу.

Однажды на прогулке подошла к забору и по сугробам перелезла через него. Оглянулась. На неё никто не смотрел. Их воспитательница шепталась с воспитательницей другой группы.

Солнца не было. Поплыл на неё сверху снег, а Даша всё шла и шла, задрав ему навстречу голову. Вот и пусть. Больше в сад не пойдёт и никогда больше не увидит Глеба с его папочкой. У Глеба жёлтые глаза, как у кошки, глядящей на свет. Он не ревёт, когда она его толкает, только сопит и смотрит на неё исподлобья. Почему всегда за ним приходит именно отец, будто и матери никакой у него нет? А мать-то есть, Даша её видела один раз. Приходит отец и целует его в глаза. В шкафу у Глеба шоколадки, апельсины, яблоки. Это она, Даша, засовывает их в его валенки и тапочки. А если он угощает её, швыряет ему в лицо.